Свобода, вот что мне теперь нравится. На мне ничего не висит, я автономен. Созерцаю. Нравится листать в сети информацию о себе, любимом. Я это заслужил. Чувство удовлетворения. Ну, раз тысячи людей говорят о моих произведениях только хорошее, значит, они таки хороши для людей.
Нравится и то, что все это – как‑то далеко, виртуально. В реальной жизни меня никто не трогает и не озадачивает в связи с моим творчеством. А если кто и осмелится, я как‑то отшиваю. Не трогайте меня, я и так много для вас всех сделал и ни на что не претендую, я заслужил покой. Капают хвалебные письма – так и должно быть. Не капают – и ладно; я понимаю, что как только, не дай бог, где‑то что‑то произойдет с самолетом, – сразу снова разгорится ко мне интерес.
Я осознаю свою эксклюзивность, но не кичусь этим. И Надя осознает, но из вредности пошпынивает меня, для порядку. Это нормально.
Общественная деятельность, когда не надо идти куда‑то в толпу, пожимать руки, подыскивать слова, следить за собой и комплексовать, — а достаточно нажимать клавиши, не отрывая задницу от кресла, – такая деятельность меня устраивает вполне. Главное – меня не узнают на улице.
Россия всегда держалась на вере, царе и армии. Нам сейчас предлагается суеверие, охлократия и платная работа при оружии.
Никто не верует, но крестится в четыре руки. Никто в стране не знает традиционных церковных ритуалов, создающих дух веры. И здесь навсегда прервана нить. Дети мои пытались чему‑то там религиозному учить Юльку, да сами же и бросили: нет смысла, новая жизнь никак не стыкуется с прежней религиозностью народа. А народ наш нынче глубоко не религиозен, потому что негде и некому было учить с младых ногтей; так, кое–какие обрывки, от бабки к матери, от матери к детям, от детей… да это же испорченный телефон!
Теперь церковь завертелась: рано или поздно суть её встанет в противоречие с реалиями жизни. Да они там все политики.
Как ни вертись, а религия в России умерла, а эти оперетты – только гальванизация трупа.
К патернализму мы все равно так или иначе придем. Но уже не будет ни веры, ни бездумного, слепого обожания того патера, на чем наше общество и держалось. Теперь язва сомнения сгноила стержень; убеждений нет. Мы уже никогда не сможем так сплотиться вокруг президента, как сплачивались вокруг царя или там Сталина. Нить прервана.
Отсюда и дух армии. Армия, собранная из никогда не нюхавших войны, изнеженных, голубоватых, цивилизованных горожан да из тупых, полудебильных деревенских пацанов, не сумевших откосить, – это деморализованный сброд. И командуют этим сбродом бывшие афганские прапорщики или торговцы мебелью, втершиеся в доверие к сильным мира сего. А дух царит тот, который остался от застойных времён. Прервана нить патриотического мировоззрения среди офицерства.
Мы как на Марсе. Надо как‑то начинать жизнь заново. Тем более, ТРУБА есть. Вот эти питерские мальчики и ведут нас новым путем, вдоль трубы, надеясь, что в благостных потоках европейских фекалий у нас отрастут новые корни… ну хоть корешки.
Все слушаю эти ностальгические песни белых офицеров. И думаю, думаю…
Ну каково было этим людям, дворянам, имевшим Отечество, Веру, Царя, на Евангелии присягнувшим служить ему и живот свой положить, – каково было им видеть, что Отечество рушится под лаптем голи перекатной, что история великого государства прерывается страшным русским бунтом, что уничтожаются священники народа, а с ними гибнет Вера и приходит бесовство швондеров, что благородный порыв и битва за прежнюю жизнь оборачиваются изгнанием…
Представить это всерьёз… волосы встанут дыбом. Я, например, не могу представить себе, что вот пришел конец моей Родине, конец привычному укладу жизни, что все насмарку – все мечты, весь труд, а за честные попытки все это сохранить как было, я с семьей вынужден на старости лет бежать… куда?
А еврейчики никуда не бежали. Им не надо было бежать, а как всегда надо было только извернуться. И вынырнули из‑за черты оседлости полчища свердловых, троцких, зиновьевых, бухариных и тьма простых розенбаумов и швондеров. Они прекрасно вписались в общество шариковых. Они и иже с ними с наслаждением разрушили вековой уклад народа. А почувствовав власть, без стеснения уничтожили его лучшую часть.
Каково было наблюдать это из‑за рубежа честным русским офицерам?