Это мне близко: я начинал жизнь в куфайке и валенках – и закончу её в них же.
Спорим с Надей. Я не люблю горожан и офисный планктон. Надя наезжает: а почему? Это, мол, труженики и созидатели. Они проектируют, чертят, разрабатывают технологии…
Ага, щас. Если бы я не работал среди упомянутого слоя этих деятелей в СиАТе. Подавляющая часть этих приказчиков при компьютерах занята либо сочинением отписок на спускаемые сверху никому не нужные бумаги, либо изобретением обтекателей на задницу начальству, дабы стая, пардон, компания, выжила. Они по сути своей – мелкие интриганы. Они не движут стаю, пардон, компанию, вперёд. Они заинтересованы в сохранении статус кво. Я сам таким был, и тоже молил бога о здравии Абрамовичей, дающих мне неплохую кость, и чтоб все подольше оставалось как есть.
А технологии остаются прежними, на этой инерции мы ещё как‑то движемся.
Я не люблю мещанства. А оно прет изо всех щелей. Подавляющее большинство наших современных киноэпопей – дешёвое мыло взаимоотношений офисного планктона: жена, муж, любовник. Это потребители по самой сути своей.
Мещанство давило русский народ, как, впрочем, и любой другой. И русская интеллигенция пыталась Россию из этого болота вытащить. Песня о Соколе, Песня о Буревестнике при советской власти превратились в инструмент воспитания нового, жертвенного поколения. А спустя 70 лет все рухнуло, и мещанство, обывательщина, потребительство хлынули изо всех щелей и снова затопили нас помоями по уши.
Так и не смог нагнуть себя к Ричарду Баху. Ну, многословен он, до болтливости. И какой‑то чуждый он мне, хотя вроде бы тоже летчик. Янки он, натуральный, самодовольный янки. Хотя из тех янки он, может, и не самый худший, наоборот, может, один из лучших, ибо заставляет думать. Но – душа не лежит. «Чайка» эта его… галиматья. Посыл хороший, верный посыл – к совершенству. Но так оно как‑то по–американски… нет, не моё. Я про совершенство совсем по–другому написал.
Может – что конкурент?
Да какой я ему конкурент. В узких кругах…
«Чайка» его взлетела на волне гуманитарного всплеска 70–х годов в просвещенном европейском мире. А так бы – на фиг кому она была нужна.
Мой «Ездовой пес» стал востребованным на волне всеобщей аэрофобии, и только.
Наконец‑то МАК выложил окончательный отчет о смоленской катастрофе. Ничего нового я там не нашел. Все логично. Моя версия о неопытности экипажа и его ступоре в сложняке подтвердилась. Заходили они по спутниковой системе, молча, причем, вела она их только по курсу, а продольным каналом управлял КВС; в этом комиссия усмотрела его неуверенность в умении пилотировать врукопашную.
Мне добавить нечего. А тут меня как раз достала журналистка, я её отфутболивал, а после пресс–конференции Анодиной таки согласился дать ей письменное интервью; оно уже опубликовано в сети. Ну, выглядит оно прилично, даже Денис хвалил, правда, ткнул меня носом в то, что, оказывается, уже разрешается принимать решение на вылет даже без прогноза и фактической – лишь бы было два надежных запасных. Ну, мне, старику, простительно: я все‑таки уже почти 9 лет на земле, за их новыми странными правилами полетов давно не слежу.
И кто ж бы это вылетал, с Президентом на борту, по циферкам, не проанализировав детально, что его ждёт в пункте посадки. А эти мальчики и вообще без циферок вылетели. Профессионализм польской пробы.
Да, вот ещё какой‑то профессор метеорологии написал статью об отсутствии метеорологической экспертизы при расследовании авиационных происшествий. В частности, он привел пример с Ту-154, упавшим в ясную погоду с 900 м в Иркутске. Оказывается, за 40 минут перед этим там прошел холодный фронт, и как раз на 900 м, на 3–м развороте, самолет пересек фронтальную поверхность. А под нею, мол, была мощная мезоструя, ветер в хвост до 25 м/сек, и этот сдвиг, мол, был такой силы, что никакой экипаж бы не справился. И если бы привлекли метеоэксперта (а именно, его самого), то он бы доказал невиновность экипажа.
Я плакалъ… На расшифровках этой катастрофы почему‑то не видно резкого падения приборной скорости, а есть плавное, долгое уменьшение её аж до срабатывания АУАСП, т. е. обычный зевок. А дальше – паника экипажа, который поставил самолет на дыбы. Не сдвиг ветра, не турбулентность, а экипаж свалил машину!
Но я выступать по этому поводу не собираюсь.