— Вот, взгляните! — ткнул он в афишу.
В графе «писатели» Виталий увидел и свою фамилию. Изумленную радость, почти восторг, вызванные этим фактом, чуть-чуть портило лишь то, что вместо отчества Васильевич в афише было напечатано Наумович. Медовар напутал, неправильные сведения о нем дал.
…В семнадцать тридцать, как ни странно, они действительно записывались на радио. Организационные дарования Анатолия Юрьевича на этот раз проявились во всем блеске.
— Только умоляю — попроще что-нибудь! — шепотом инструктировал он спутников перед входом в студию. — Я записываюсь в этом городе раз в пять лет и всегда с одним и тем же апробированным репертуаром. Никто не помнит. За пять лет состав редакторш, как правило, меняется. Кто замуж вышел, а кто на пенсию… Да, Виталий, умоляю, старик, то стихотворение — ну, помнишь? — «Передвигают в небе мебель…» — не читай ни в коем случае! Вырежут! Сочтут, что ты тем самым намекаешь на существование в небесах господа бога!..
Час спустя на том же автобусе отправились на вокзал, к поезду. С тем, чтобы ранним утром прибыть в райцентр.
— Иностранцы в вашем вагоне есть? — справился Медовар у неприветливой, долго проверявшей их билеты проводницы. Вопрос этот он задал громко, смело, давая, должно быть, понять своим спутникам, что их недавний протест он всерьез не принимает.
— А я почем знаю? — пожала проводница плечами. — Мордаса у всех одинаковые, и у русских, и у иностранцев. А по одежке не скажешь, теперь все богато одеваются. Сам ищи своих иностранцев!
— Наверно, они в другом вагоне, в купированном, — предположил Медовар, не падая духом, — надо будет пройти позже…
Одну из нижних полок в их отсеке занимала очень смуглая черноглазая женщина с пятилетним сыном. Своими объемистыми плетеными корзинами и обмотанным проволокой чемоданом она все свободное пространство загромоздила. Мальчишке ее не сиделось, он то и дело убегал, пропадал. В соседнем отсеке морячок-отпускник показывал соседям при помощи носового платка все виды морских узлов. Какая-то краснощекая девушка — будто с мороза — читала книгу, хохоча иногда во все горло. (Смешная книга попалась.) Еще дальше — плацкартный вагон просматривался насквозь — трое пассажиров в одинаковых меховых телогрейках увлеченно играли спичечным коробком, старались поставить его на попа. Побывав во всех отсеках, во всех развлечениях приняв деятельное участие, пятилетний непоседа устроился наконец в тамбуре, на мусорном бачке. С важным видом брал у пассажиров газетные свертки с объедками, пустые консервные банки и, приподнимаясь, бросал под себя, в бачок.
— Я вижу, вы очень хорошие люди, — присмотревшись и сделав соответствующий вывод, сказала Медовару смуглая женщина. — Хорошие и грамотные, у вас вещей мало.
— Да, вещей у нас не густо, — подтвердил сатирик.
Женщина расплакалась. Оказалось, что она с сыном едет издалека, из Азербайджана, в пути у них было уже три пересадки, она очень измучилась с тяжелыми вещами и ребенком.
— Азербайджан?! — вскричал Медовар. — Я там много раз бывал! Лиза, да ведь мы там вместе однажды были, помнишь? На декаде?! Боже, как нас там угощали!
Сочтя их в связи с этим чуть ли не земляками, женщина распаковала некоторые из своих корзин, достала овечий сыр, копченое мясо, снаружи почти черное, а внутри — розовое, нежное; пахлаву — пирог со сладкой ореховой начинкой — и огромные тяжелые гранаты, в трещинках которых, как чьи-то яростные глазки, алели зерна. Достала и бутылку чачи. Прозрачная жидкость была как бы подернута дымкой.
— Кушайте, кушайте! — приглашала она, счастливая таким совпадением, встречей почти с земляками.
Ужин был весьма кстати, обедали они давно.
— Кушайте, дорогие, кушайте!
Ехала женщина далеко, к мужу. Он работал завмагом, был нечист на руку и вот — сидит теперь, отрабатывает… А она возит ему раз в год домашние продукты. На этот раз захватила с собой и подросшего сына — гордость семьи.
— Мы недавно обедали, спасибо, — стал отказываться Огарков.
— Да, да, — подхватила Твердохлебова, бросив на него одобрительный взгляд, — уберите, а то мужу не останется.