— Нодар! — отчаянно всхлипывая, крикнула Наташа. — Нодар! — и побежала вслед.
Шляпа Нодара по сей день висит у Огаркова в прихожей, на вешалке. Может, зайдет, заберет…
Минул час, второй… Тяжело дыша, ощупывая башмаком перед тем, как ступить, снег — выдержит ли, не яма ли это, засыпанная снегом, — Виталий медленно двигался к темнеющему впереди лесу. Ему стало жарко, он взмок от пота, потом остыл, заколотила зябкая дрожь. Спустя полчаса опять стало жарко.
«Когда прыгнешь с парашютом, — думал он, — страшно — не страшно, а назад в самолет не вернешься. Даже если парашют почему-то не раскрылся. Одно хорошо, — радовался он, — немцы по такой погоде в Ермишинские Пеньки раньше нас не попадут. А вдруг все-таки попадут? Вдруг имеется туда какая-нибудь другая дорога, комфортабельная, специально для зарубежных гостей, — туннель какой-нибудь, метро, по которому, покачиваясь на мягких креслах, потягивая через пластмассовые соломинки коктейль, герр Шнорре и фрау Рейнголд, сопровождаемые горбоносым толмачом Вебером, без всякого труда попадут в Пеньки. Дойду ли еще я до Пеньков этих? — спрашивал себя Виталий. — Неужели придет когда-нибудь конец дороге?»
Рваные, хаотичные звуки метели постепенно приобрели какой-то неуловимый ритм, мелодию какую-то. Шаг, другой, третий… «Но это мое сновидение! Значит — мои и сравнения вместе с тетрадями. И все ж я не радуюсь этой удаче, как будто у друга сравненья украдены…» Шаг, другой, третий…
Пряча от ветра лицо, Огарков медленно продвигался вперед. Просторы окружавших его полей были вовсе не плоскими. Они были бугристыми — барханы, барханы всё снежные. Он теперь знал, что не так-то просто создавались эти барханы, под каждым из них стояли решетки из досок, снегозадерживающие щиты. Вот кусок серой шершавой доски торчит из снега, вот другой… И Огаркову как бы теплей, спокойней становилось, присутствию человека равны были для него эти виднеющиеся из снеговых барханов доски. «И трудно сдержаться от возгласа злого: не нужно мне сна, на сравнения щедрого!..» Шаг, еще шаг, еще… «…Бессонницей жизни рожденное слово…» Шаг, еще один… «Ведь целых двадцать два года живу на свете, — размышлял он, — почти четверть века! И не всегда ведь гладко было. И не в такой уж холе я рос. Студентом на одну стипендию тянул. Женат был, развелся… Так что ж я?..» Как ни странно, как ни удивительно, но только за эти два с лишним дня он стал что-то соображать. Раньше и вопросы особые вроде не возникали. Раньше… По необъяснимой аналогии он с тягостным ощущением припомнил некоторые свои грехи, промахи… Например, как он пытался угостить шампанским Рыбина, как был задет его плохо скрытой презрительной усмешкой, как долго шел потом пешком по городу, а выпитое из амбиции шампанское напоминало о себе отвратительной плебейской отрыжкой. Но боже ты мой, как же это давно все было! Чуть ли не в другой жизни… А прошло-то всего лишь два с лишним дня! Угол зрения важен, призма, через которую… И снова возникли перед ним в метельном, заснеженном пространстве люди, встретившиеся ему за эти два с лишним дня. Они словно снегозадержание проводили, накапливая влагу для спящих в земле зерен. И веснушчатый дядечка возник, который разгуливал по Ялте в плавках, и смуглая азербайджанка, чистая душа которой пыталась уравновесить грешную — мужа, и милиционер, столь поднаторевший на курсах повышения квалификации, музыканты со свитерами под фраками… И инспектор Бормотов, и скуластый Шевцов, и тракторист, тоскующий по своей теплой Гагре… И завклубша… И женщина, кормившая на концерте грудью ребенка. И великан Егорыч со всеми своими подданными. И ковыляли, опираясь на костыли, опираясь на плечи своих крепких подруг, катили на шарикоподшипниках инвалиды первой и второй группы. И солдатским строем, плечо к плечу, прошли Лапшин И. Г., Ермаков (без инициалов), Казьмин И. Н., Асюнькина Е., Протопопов А. В. И другие. Все шестьдесят человек. Как живые, они прошли. Как вечно живые. И были красивы и задумчивы их лица. И мела сквозь них, пронзала их тысячами снежинок невиданная метель…
«…Бессонницей жизни рожденное слово…» Третья строка звала четвертую, и она брезжила уже, брезжила. Но кто-то и в самом деле шел навстречу. Не подсказанный памятью, а самый реальный, запыхавшийся, простуженно кашляющий человек. Десять шагов осталось между ними, семь… пять… три…