…Весной это случилось. Весной прошлого года. Настали уже ночи без темноты — белые северные ночи. Светло. И с каждым днем все светлее, светлее. Жутко даже поначалу было. Непривычно. Но в ту весну Фомичев бессонницей еще не страдал. Наворочается за вахту с элеваторами, труб натаскается до гудения в костях — спит как убитый. Заикин его в ту ночь растолкал, Муха то есть.
— Глянь-ка в окошко, Лопух! — со смехом умолял Заикин. — Глянь, не пожалеешь!
— Что там? Олени?
Фомичев поднялся, зевая, почесываясь, посмотрел в окно. Светло было там, за окном, это в три-то часа ночи, светло, как в тихий, чуть пасмурный день. Хочешь, книгу читать можно. Хочешь, контрольную по первобытнообщинному строю готовь… Прозрачное небо, тундра, и идут по ней в обнимку двое — Серпокрыл и Галя, Лазарева жена. Остановились. Целуются… Вообще-то Фомичев не первый раз замечал гуляющего по тундре Серпокрыла. Даже зимой тот прогуливался. Тем более сейчас, весной. Почти летом. Но раньше он прогуливался один..
— А мастер где? — задал Фомичев глупый вопрос.
Заикин расхохотался:
— Занят! Занят мастер! За клапанами подался! На базу! Вот Серпокрыл его и заменяет!
Они уходили все дальше, в тундру. Но ни деревца вокруг, плоско, не спрячешься. Видно все.
— А Сынок, то есть Петр Яковлевич, где?
Заикин опять зашелся:
— Этот свою стережет, Зою! Ух, дела!..
— Ну, чего ты, чего? — закричал Фомичев на Заикина. — Хватит. Замолчи!
Ухмыляясь, тот уселся на койку, спиной к стенке вагончика, самодовольно шевеля пальцами босых ног. На правой: «Куда идешь?» На левой «Иду налево!» Проследил за тем, как Фомичев читает татуировку, и не без гордости подмигнул:
— Это мне там накололи. Меня там, между прочим, Сэм звали. Учти!
«Какая пошлость, — брезгливо подумал Фомичев. — И ведь не смоешь…» В который раз, нечаянно натолкнувшись взглядом на знаменитую заикинскую татуировку, он не мог удержаться от этой мысли: и ведь не смоешь…
— Никому ни слова, Заикин, — произнес Фомичев угрюмо, кивая на светлое окно, — никому!
Заикин снисходительно засмеялся:
— Чудак, я ж приблатненный, а не… Официально!
Весь остаток ночи заснуть Фомичев уже не смог. Светло за окном… Непривычно светло. У него в Москве белых ночей в подобном роде, можно сказать, нет. В Москве есть многое другое. Метро есть, храм Василия Блаженного, настоящий Калининский проспект есть… Папа с мамой там у Фомичева имеются. Художница одна есть знакомая… А вот белых ночей — совсем чтоб белых — нет. А белые ночи — они такие, сразу уснешь — выспишься, а если глаза откроешь, хоть на миг, — все. Организм спать дальше отказывается. А тут еще такое… Серпокрылу-то можно и не удивляться, Серпокрыл есть Серпокрыл… Но Галя!.. Ведь у них же с Лазаревым такая хорошая семья вроде. Хоть он и старше намного. Сколько раз встречал их Фомичев на поселковом проспекте, на бетонке. Почти всю получку бригадир на жену тратит. Серьги ей недавно купил золотые, тяжелые. Говорит, невропатолог ей серьги золотые прописал, голова чтобы не болела. Замечено, мол, что серьги помогают. Терапия, мол. Вот тебе и терапия! И все же винил Фомичев не столько Галю, сколько Серпокрыла. Вне всякого сомнения — он виноват. Гулял бы один ночами белыми по тундре. Зачем же с Галей?..
Наутро прилетел Лазарев, привез клапаны для насосов. Фомичев поставил их рядком на бревенчатом помосте, смазал.
— Фомичев! Лопух! — хмуро приказал ему Серпокрыл. — А ну, за мной! На полати! Шарошки облысели, подъем будем играть!
Куда его белозубая улыбка подевалась? А ведь давно уже не улыбается… С месяц. Фомичев только сейчас это осознал.
— Может, добуримся на сей раз? — пытаясь поспеть за ним, задыхаясь, предположил Фомичев.
Серпокрыл бросил на него через плечо короткий, иронический и вместе с тем довольно тоскливый взгляд.