— Вовсе не запрещено, — ответила дама. — Но если у вас есть сумки, я их проверю.
— Нет, — сказал Облом.
— Нам надо отыскать сумки и вернуться с ними на обыск? — с надеждой уточнил Роддерс Лэзенби. Ему всегда нравился объёмный багаж.
— Не обязательно, — отмахнулась тюремщица. — Проходите, пожалуйста. Там спросите, кого вам надо.
— Благодарю, — сказал Роддерс.
Тюремщица отошла в сторону, и вся компания протиснулась в дверцу в углу больших ворот. Там их ждал не обычный тюремный двор, а просторный сад. Летом заключённые пропалывали в нём грядки, весело болтали, сидели на скамейках с книжками в бумажной обложке и любовались небом. Сейчас же на дворе (точнее, в саду) стояла зима, и по заснеженным тропинкам гуляла всего одна заключённая в тёплой зимней куртке, предписанной тюремными правилами. Ещё на ней был строго запрещённый, не выданный и не предписанный тюрьмой шарф, связанный вручную, но полицейские, работающие в тюрьме, предпочитали не связываться с Плохой Пенни.
Плохая Пенни подошла к четверым посетителям и спросила:
— Зачем вы пришли?
Голос у неё был низкий, и с таким же успехом его можно было услышать из пасти мультяшного моржа.
— И почему вы наряжены облезлой птицей? — добавила она, обращаясь к Твинклу.
— Мне нравятся птицы, — просто ответил Твинкл.
Плохая Пенни кивнула. Ответ её вполне удовлетворил.
— Добрый день, мадам, — сказал Роддерс Лэзенби. — Это Майкл Облом, брат Мэнди, одной из заключённых в этой тюрьме. Мы собрались на важную… э-э… встречу и хотели бы пригласить на неё сестру мистера Облома.
— Вот так запросто? — спросила Плохая Пенни (конечно, наши беглецы не знали, кто она такая и как её зовут).
— Я слышал, что отсюда сбежать легче лёгкого, надо только назначить побег на день, с девяти утра до восьми вечера, и ничего не говорить тюремщицам, — пробормотал Облом, готовый снова заныть.
— Тюремщицы — это не помеха.
— А кто же? — уточнил лорд Великанн.
— Плохая Пенни — серьёзная помеха, — ответила Плохая Пенни.
— И кто она такая? — поинтересовался Роддерс Лэзенби.
— Это я, — честно сообщила Плохая Пенни.
— И почему же вы — помеха?
— Я сказала не «помеха», — поправила его Плохая Пенни. — Я сказала «серьёзная помеха».
Ворчуны с Лучиком наконец устроились в своём купе: мистер Ворчун и Лучик сели рядом на скамейке так, что между ними ещё осталось свободное место, а миссис Ворчунья опустилась на скамью напротив. Рядом с собой она поставила Шоколадного Пряника, а на колени положила ежа Колючку. Поезд вздрогнул и тронулся. Через какое-то время дверь купе отъехала и к Ворчунам заглянул кондуктор. Его звали Сэм Цент, и он уже был знаком с этой семейкой.
Однажды, в те времена, когда фургончик возили Топа и Хлоп, они (ослы, не Ворчуны) умяли все цветы на его подоконнике, а потом просунули морды в окно кухни и съели:
— цветы из вазы на столе;
— овощи с тарелки;
— овощи с тарелки его жены;
— скатерть;
— заколку жены;
— воскресную газету (в которой оставался нерешённый кроссворд);
— диванную подушечку.
В другой раз Сэм Цент поймал Ворчунов на крыше поезда: они пытались доехать до Извилистых ручьёв без билета. Чтобы не свалиться во время езды, Ворчуны приклеили себя к крыше дешёвым клеем. Он был густой, как мягкий сыр на пицце, и ужасно вонял рыбой — именно прибежавшие на запах кошки и заставили кондуктора подняться тогда на крышу.
Вот почему сердце Сэма Цента ушло в пятки, когда он отодвинул дверь купе и объявил:
— Билеты, пожалуйста!
Увидев сидящих в купе Ворчунов, он не очень-то вежливо протянул:
— А, это вы. Пожалуй, мне не стоит надеяться на то, что вы покажете билеты?
— У нас есть билеты, — успокоил его Лучик и вынул из кармана платья три билета до долины Хаттона.
— В самом деле? — пробормотал мистер Цент, не веря своим глазам. Он забрал у мальчика билеты и внимательно их все изучил, а затем сложил стопкой и сделал в них аккуратные дырочки маленьким серебристым дыроколом. Затем он протянул их Лучику. — Все куплены и оплачены?
— Вы что, принимаете меня за вора? — возмутился мистер Ворчун.
— Вы что, принимаете меня за гору? — «повторила» за ним миссис Ворчунья.
— Гора ты каменная! — плюнул мистер Ворчун.
— Шахта заброшенная!
— Кирка!
— Бирка!
— Бирка тут совершенно ни при чём, — со вздохом произнёс мистер Ворчун. — Их обычно из бумаги делают.