— Однако это дверь, а не лазейка, — заметил ему лорд Великанн, кивая. — Полагаю, у вас родился замечательный план, Лэзенби! Со двора нам уже не составит труда выбраться из тюрьмы. Там всё довольно просто.
Один из предков лорда Великанна — его пра-пра-прадедушка — сам построил эту тюрьму (впрочем, строил он не тюрьму — такое применение ей нашли позже), и передаваемые из поколения в поколение знания очень пригодились компании в планировании побега. Лорд Великанн ведал о тайнах, которые были неизвестны другим.
— Выберемся из камеры — считайте, выберемся из тюрьмы, — добавил его светлость, прилаживая на место очередную деталь пазла. — Откроете замок, Облом?
— Вам прекрасно известно, что эту дверь мне не открыть, — мрачно отозвался Майкл. Он не мог взломать замок камеры, и это стало ударом по его бандитскому самолюбию. Дело в том, что единственная замочная скважина находилась с другой стороны двери и смотрела в коридор.
— Я не об этом замке, — пояснил лорд Великанн, и под его похожим на клюв носом расплылась широкая улыбка. — Откройте клетку Монти, пожалуйста.
В тот же день, но чуть позже, после того как Облом улучил ещё минутку на шитьё[2], охранник по фамилии Чурбан совершал обход и, проходя мимо камеры номер сорок два, отчётливо услышал песню «Вертись, задорнее крутись!», орущую из динамиков радиоприёмника. Звук доносился даже сквозь массивную металлическую дверь. Охранник заглянул в решётчатое окошечко и возмущённо спросил:
— Что у вас там происходит?
— Ничего. Ровным счётом ничего, господин полицейский, — ответил лорд Великанн. Актёр из него был неважный, но он старался играть совсем из рук вон плохо и говорить «Ничего! Ничего!» так, чтобы любому стало ясно: он врёт, и происходит очень даже «Чего!».
Словно по команде, Роддерс Лэзенби, Майкл Облом и Твинкл сами начали исполнять «Вертись, задорнее крутись!», якобы перебивая звук радио. Пение Твинкла пугало ничуть не меньше его внешнего вида.
— У вас спрятано радио! — воскликнул Чурбан. — Думали меня обмануть? Сами знаете, что приёмники в тюрьме запрещены!
Он подобрал нужный ключ из тех, что висели у него на поясе на длинной цепочке, дрожащими пальцами вставил его в замочную скважину и повернул, не забыв позвать подкрепление — своего товарища.
Охранник Чурбан ворвался в камеру и широкими шагами приблизился к одной из коек — именно оттуда ревела музыка. В дверном проёме уже показался полицейский Косоглаз и приказал заключённым встать у левой стены лицом к нему. Все четверо его послушались. Чурбан тем временем уже опустился на четвереньки и заглянул под нижнюю койку. Он ожидал увидеть там радиоприёмник, а встретился с попугаем, чей клюв выглядел внушительнее носа лорда Великанна.
Монти умолк. Вместо того чтобы и дальше подражать радио, он решил клюнуть Чурбана. Бедняга охранник подпрыгнул, завопил и завертелся, но попугай вцепился намертво.
И под «завопил» я имею в виду «ЗАВОПИЛ». Позвольте, я изображу этот вопль на бумаге.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — орал охранник Чурбан, и это я ещё преуменьшил его жуткие крики.
Не теряя ни минуты, полицейский Косоглаз ворвался в камеру, чтобы помочь своему товарищу. Не успели бы вы (или кто другой) сказать: «Нечего было оставлять дверь нараспашку!» — как Лэзенби, Облом, Великанн и Твинкл уже ринулись к выходу. По дороге Облом срезал у Косоглаза связку ключей с помощью складного ножа с ярко-розовой ручкой. (Тётушка Срок прислала его любимому племяннику в форме для выпечки. Охранники так увлечённо искали инструменты и оружие в самом торте, что даже не подумали проверить форму, а ведь у неё было двойное дно.) Ключи оказались у Облома.
У выхода из камеры лорд Великанн крикнул:
— Бежим, Монти!
Охранники даже не успели сообразить, что происходит, а попугай отцепился от носа Чурбана, подлетел к хозяину и уселся ему на плечо. Четверо бывших заключённых вышли в коридор, и Облом запер тяжёлую металлическую дверь с помощью одного из украденных ключей.
— Ужасно хорошо сработано, и всё такое, приятели, — проговорил Роддерс Лэзенби на бегу. — Прошло как по маслу, а мне очень нравится всё гладкое и сладкое, кроме, пожалуй, арахисовой пасты. Я предпочитаю хрустящую.
(Если вам интересно, я арахисовую пасту вообще не люблю.)