Противный привкус наполнил рот и потихоньку стал исчезать, но больше ничего не исчезало: ни страх, ни тревога, ни чувство вины. К слабости добавилась ноющая боль в ушибленной скуле. Интересно, самого себя исцелить можно? Эльф прикоснулся к синяку, пытаясь вызвать сияние, но ничего не произошло. Может, его и не было больше?
Эльф опустился на диван и неожиданно легко провалился в сон. Разбудило его утреннее солнце. Чашка снова была полна, а кабинет — пуст.
Весь день прошел как-то несуразно. Эльф вставал и бродил по дому, не встречаясь ни с Галахадом, ни с Эжени. Спальня их была закрыта, и туда он даже не пытался войти. Он возвращался в кабинет и ложился на диван, надеясь проснуться уже в привычной обстановке. Ближе к полудню чашка снова оказалась наполнена кровяным сбором, и в этот раз эльф выпил его почти с удовольствием. Может, если вести себя хорошо, принимать лекарства, не шуметь, не создавать проблем, никуда не отлучаться, не колдовать (хорошо, не пытаться колдовать), не дерзить, не воровать, не рисковать жизнью, не делать лишних движений, то всё наладится? Он ведь умел быть послушным, только что-то разленился, потерял бдительность, решил, будто его стерпят и так.
Эльф завернулся в плед и улегся, уткнувшись носом в спинку дивана и стараясь занимать как можно меньше места. Отвратительно тикали часы, отмеряя секунды неизвестности. Но и этот звук вскоре уплыл куда-то, слившись с равномерным звоном в ушах.
Приснилось, будто маленькая рука гладит по макушке и поправляет плед. Приснилось, потому что проснулся эльф снова в одиночестве. На стуле, кроме чашки с кровяным сбором, обнаружился стакан молока и печенье. Аппетита совершенно не было, но эльф заставил себя хотя бы попробовать. Печенье было не вкуснее опилок.
То ли от долгого сна, то ли еще почему, но туман, заволакивающий сознание, становился всё гуще. Казалось, из него уже не выбраться. Скоро только и останется, что спать, спать, не надеясь проснуться.
Но в этот раз уснуть не получилось. Эльф встал и снова подошел к закрытой двери спальни. Тронул ее легонько. Дверь поддалась.
В комнате витал какой-то сладковатый дурманящий запах. Эжени лежала на застеленной кровати, разметав рыжие косы и обнимая подушку. Выглядела она совсем маленькой, потерянной, и снилось ей явно что-то нехорошее. Она больше не плакала, но лицо ее так опухло от слёз, что, казалось, никогда уже не сможет стать прежним.
Туман потихоньку сполз, и эльф понял, что Эжени плакала не из-за него. Ну, может, и из-за него тоже, но разве он мог расстроить ее так сильно? Да, он нарушил обещание, но по уважительной причине. Вся эта история с Клариссой, хоть и неприятная, закончилась хорошо. Все живы. Можно было поверить, что Эжени расстроило это, если бы она его ругала, если бы говорила с ним, да хоть бы даже ударила — хотя она не стала бы.
Нет, должно быть что-то другое, из-за чего они с Галахадом спорили раньше и… Ох, а вдруг они расстались? Вдруг Галахад ушел навсегда, когда захлопнулась входная дверь?
Эльф понимал, что так оно, скорее всего, и есть, но должен был убедиться. В очередной раз оставив заплаканную Эжени за закрытой дверью, он отправился на поиски. Открыл каждую дверь, даже в чулан заглянул. Никого. Покормил голодных кошек, вдруг задумавшись о том, позаботился ли кто-то об остальных животных. Поспешил во двор и заглянул в курятник. Птицы уже спали. Надо будет покормить их утром, если ничего не изменится. Разве так может продолжаться до утра? Конечно, может. Так может продолжаться всю жизнь. Жизнь — она такая… Глупо было об этом забывать.
Эльф прошел мимо фонтана, убедился, что золотая рыбка жива, и свернул к конюшне. Зайти в нее не успел: увидел Галахада.
Лекарь сидел на краю колодца, глядя на дом, как будто очень хотел туда вернуться, но почему-то не мог. Эльфу захотелось сказать ему, что Эжени его обязательно простит, что бы между ними ни произошло, что всё будет хорошо, но вместо этого он только подошел и неловко сказал, констатируя очевидное:
— Вы здесь…
Галахад ничего не ответил, просто притянул эльфа к себе и крепко обнял, не даря защиту, как обычно, а наоборот — нуждаясь в ней. Эльф не знал, откуда ему это известно, но разница была очевидна. И вообще — всё встало на свои места. Было только одно объяснение тому, что Галахад и Эжени ругались среди ночи. Что Эжени зачастила к Мадлен. Что плохо себя чувствовала. Что плакала так горько. И этот непонятный запах в спальне, эти свертки, которые она прятала от эльфа — и от Галахада тоже. Но самое главное — эта невыносимая уязвимость на лице Галахада, эта беспомощность…
Этого не могло быть, но это было единственным объяснением. Понимая, что больше не может пребывать в неведении, эльф спросил:
— Она умирает, да?
— Да.
========== Часть тридцать четвертая ==========
Комментарий к Часть тридцать четвертая
Медиков попрошу отвернуться, чтобы глаза не кровоточили. Официально заявляю, что болезнь Эжени такая же вымышленная, как и болотная хворь. Любые совпадения с реальностью случайны.
— Что с ней? — спросил наконец эльф.
— Грибная чахотка. Знаешь, что это?
Эльф помотал головой, и Галахад объяснил:
— Грибная — потому что как-то связана с песьим ухом. Это такие древесные грибы, они редко встречаются. Считается, что песье ухо выпускает невидимые пары, которые проникают в тело и там остаются. Грибная чахотка может годами никак не проявляться. Может проявляться слабо: головная боль, усталость, мушки перед глазами. У Эжени так было, ей помогал обычный успокаивающий сироп. Я вообще надеялся, что это не грибная чахотка, хотя со временем стало ясно, что она. Есть еще признаки: мерещится запах леса, от дождя кажется, будто в груди что-то набухает. Говорят, это песье ухо растет внутри и понемногу захватывает тело. Не знаю, так ли это. Но вылечить грибную чахотку, увы, нельзя. Ее можно подавить ядами, если повезет. Мы никогда этого не делали, не было нужды. Да и опасно…
Галахад замолчал.
— С ней можно жить довольно долго, — продолжил он наконец, — если боли не станут сильнее. Но иногда они становятся… И добавляется боль в груди, спазмы в горле, судороги. Лекарства тут не помогут, а вот яды… У Мадлен их полно. Она убедила Эжени, будто бы ее тело сильнее песьего уха. Если пить яды по чуть-чуть, то болезнь умрет или хотя бы усохнет настолько, чтобы больше никогда не проявиться. Но это только в том случае, если тело сильнее.
— Вы не знали, — сказал эльф, и это был не вопрос.
— Не знал. Я бы не позволил. Я думаю только о себе, понимаешь? Слишком велик риск. Я мог бы немного приглушить ее боль, но она бы все равно страдала. Просто с этой болью можно жить еще долго, от трав эффект маленький, но стабильный. А Эжени решила рискнуть. Наверное, потому что осталась одна так надолго. Она испугалась, когда боли усилились, и пошла к Мадлен, а та ей наплела, что эту проблему можно решить. Тело молодое, справится… Только оно не справилось. Яды убивали Эжени, а болезнь в это время только росла и крепчала. Если бы я знал, если бы сам рассчитал дозировку и следил, чтобы она не принимала слишком много… Сейчас уже ничего нельзя поделать.
— Когда?..
Четче вопрос не формулировался, но Галахад понял.
— Я не знаю. Может, осталась пара недель. В лучшем случае — несколько месяцев. А может, уже.
— Что, прямо сейчас? И вы… — Голос эльфа сорвался. Он сглотнул и продолжил: — …вы ее бросили одну?
— Она не хочет меня видеть.
— Хочет. Она действительно умрет, если вы не вернетесь, как вы не понимаете?
— Она попросила меня уйти.
— Да кто ее спрашивает! Вы лекарь или кто? Я тоже просил, чтобы вы оставили меня в покое, но вы почему-то не послушались.
— Тебе я мог помочь, а ей — нет. Думаешь, это легко?
— Вы можете ее хотя бы не бросать, — упрямо сказал эльф.
Лекарь раздраженно посмотрел на него, собираясь сказать, что это не имеет значения. Его присутствие не спасет Эжени, она в любом случае не выживет. Вот так паршиво устроен мир: можно сколько угодно любить и бороться, смерть всё равно сильнее.