Всего письма я сейчас не помню... Надо знать Горького. Он человек самолюбивый и воспринял эти стихи очень болезненно. Когда-то Лев Толстой говорил Чехову: «Горький — злой человек».
Пришлось ехать вторично. Пролетарский писатель все еще раздумывал: вернуться ему в СССР или повременить? Интересовался правой оппозицией. Расспрашивал о Бухарине и Рыкове. Наконец согласился.
Когда мы с Горьким начинали работать в оргкомитете советских писателей, наши отношения разладились. По инициативе Горького съезд писателей много раз откладывался. Я понял, что он хочет провести съезд сам. Сталин часто советовался с Горьким по вопросам культуры и искусства. На одном из совещаний, где присутствовали Молотов, Ворошилов, Микоян, Сталин предложил Нижний Новгород, улицу Тверскую в Москве назвать именем Горького, а МХАТу присвоить его имя.
— Товарищ Старин, — чуть было не вскипел я. — Театру более подходит имя Чехова...
— Это не имеет значения... Он человек честолюбивый. Его нужно любым способом привлечь к партии.
Мне пришлось выйти из оргкомитета...
Однажды я спросил:
— Иван Михайлович, как вы относитесь к Сталину?
Гронский усмехнулся:
— Артист он хороший. Умеет моментально перевоплощаться. Хорошо пользуется чужими знаниями, а также чужими мыслями, часто выдавая за свои. Обладает прекрасной памятью. Даже Горький, «инженер человеческих душ», не мог раскусить его.
Иван Михайлович остановился, оглядываясь по сторонам:
— Надо отдать ему должное, он был крупным деятелем, — и тихо добавил: — Но и палачом...
Орден для Бедного Демьяна
Как-то прохаживались с Иваном Михайловичем вечером по зоне. Миша Мельников поинтересовался:
— Иван Михайлович, а почему сейчас не слышно о поэте Демьяне Бедном? Это был когда-то популярный поэт. Его мы в школе проходили чуть ли не с первых классов.
— А чего это вы о нем вспомнили? — оживился Гронский.
— Что-то в голову пришло...
— Хм... Демьян Бедный... История с ним произошла довольно критическая. Как-то мы сидели с Молотовым у Сталина. Пили чай.
— Товарищ Сталин! — произнес я бодрым голосом. — Нельзя ли Демьяна Бедного представить к награде? Замечательные стихи писал во время гражданской войны.
Сталин весь превратился в слух.
— Это так думает товарищ Гронский, а что скажет Вячеслав Михайлович?
Молотов буркнул:
— Да, да, я согласен...
— И к какой награде вы хотели бы его представить?
В глазах Сталина появилось что-то злое, саркастическое.
Я отчеканил:
— Поэт Демьян Бедный заслуживает самую высокую награду — орден Ленина!
На лице Сталина появилась не то полуусмешка, не то полугримаса. Не говоря ни слова, он поднялся с кресла и подошел к сейфу. Вынул оттуда тетрадку и бросил на стол.
— Прочтите, что пишет Демьян...
Пока мы с Молотовым листали потертые страницы, где были написаны нелестные замечания о кремлевских обывателях, Сталин расхаживал по кабинету и бубнил про себя: «От товарища Сталина ничего не скроешь, товарищ Сталин знает все, товарища Сталина на мякине не проведешь...»
Бегло пробежав исписанные страницы, мы с Молотовым переглянулись и замерли.
— Ну так к какой награде мы теперь представим Бедного?
— Мы не собираемся арестовывать Демьяна, нужно его хорошенько покритиковать на заседании комитета партийного контроля...
Демьян Бедный был исключен из партии. Стихи его перестали печатать. Теперь о нем и не вспоминают.
— Вот как судьба играет человеком: был и растворился в неизвестности...
Поэты — они, как дети
Иван Михайлович продолжал рассказывать:
— Больше всех из работников ЦК я подружился с Валерием Владимировичем Куйбышевым. Способный организатор и руководитель. Прост в обращении. Обаятельная улыбка не сходила с его лица. Он пообещал мне, что будет содействовать о назначении меня заместителем председателя Госплана СССР. На заседании Политбюро ЦК Сталин бросил реплику: «Я думаю, что ЦК знает, как использовать товарища Гронского». Решением Политбюро ЦК я был утвержден главным редактором «Известий». Любимцем редакции был Владимир Маяковский. Я привык видеть его на трибуне напористым, горластым. В редакцию Маяковский приходил другим — мягким, застенчивым. У него была одна особенность, которая меня умиляла. Написав стихотворение, он сразу выставлял счет... Правок не терпел: «Прочитайте как есть». Начинался спор. Владимир Владимирович горячился, пытаясь уяснить точку зрения собеседника. «Вот теперь ясно», — забирал стихи и уходил дорабатывать.