колледжа.
Да. Я никогда не думал об этом раньше.
– Кроме того, – она склонилась ко мне, – я бы не хотела, чтобы ты отрастил бороду.
– Замётано, – я улыбнулся. – Бороды никогда не будет. Поверь.
Я снова попробовал ее поцеловать, песня на радио сменилась. Эддисон повернулась туда,
безошибочные открывающие аккорды «Freebird» доносились из открытых окон моего грузовика.
– Это моя любимая песня, – сказала она, ее глаза загорелись. Она быстро встала и отошла,
протягивая мне руку. – Потанцуй со мной.
Я не был воодушевлен.
– Я не танцую, – я был так плох в этом, что она не захочет меня видеть, как только об этом
узнает.
– Это не вальс, Кайл.
Точно. Это кошмар.
Она поманила меня пальцем, и я послушался, несмотря на мои отговорки. Я обнял ее за
талию и прижал к себе, мы стали двигаться по кругу.
– Видишь? Это не так сложно, – Эддисон обняла меня за шею и уткнулась головой в местечко
под подбородком. – У каждой песни есть ритм. Тебе просто нужно его поймать.
Я вздохнул и позволил ей задавать ритм. Она решала, как быстро мы двигались, а я
поддерживал. Я всегда думал, что танцы – это просто шоу девушки, возможно, потому что я был
только в школе или на вечеринках. Девочки либо пытались привлечь внимание парня, либо
пытались похвастаться своими друзьям, когда танцевали. Но сегодня здесь были только я и она.
Чем дольше мы двигались, тем больше я понимал, что танцы могут быть чем-то другим. Чем-то
более значимым.
Музыка продолжалась, и голос Ван Занта взывал к тому, чтобы перемены не наступали. Я
задумался, почему Эддисон нравилась эта песня. В ней парень оставлял девушку, чтобы не
меняться.
– Почему именно эта песня? – спросил я. – Я имею в виду, это классика, но текст ужасен.
Она подняла голову, чтобы посмотреть на меня.
– Как так?
– Парень любит девушку, но он не изменится для нее.
– Не стоит понимать всё буквально.
Я был в замешательстве.
– Песня о том, что девушка свободна, – уточнила она.
Я все еще был растерян.
– Я – свободна, как поётся в этой песне. Я не могу измениться, и я не изменюсь. Я та, кто я
есть. Я принимаю свои решения и, черт возьми, последствия.
Ах, я понял.
– Это о твоих родителях, да?
Она покачала головой.
– Не только о них. Речь идет о жизни, Кайл. О всей жизни.
Я не мог не улыбнуться этой удивительной девушке. Я никогда не встречал таких, как она.
Она была волевой, уверенной и красивой. Кажется, она все поняла.
– Итак, если ты такая свободная птица, какая ты птица? – спросил я.
– Это метафора.
– Я знаю, но какая ты птица? Я был бы соколом. Или, может быть, ястребом. Кем-то темным
и опасным.
34
– Ты не темный и не опасный, – возразила она. – Ты больше похож на павлина.
– Это еще почему? – скривился я.
– Твои переменчивые глаза, – просто сказала она. – И тот факт, что у тебя есть, ну… – она
посмотрела на мою промежность.
Мой рот раскрылся от удивления.
– Серьезно? Ты определяешь мою птицу только по этому?
Она усмехнулась.
– Наверное, это делает меня кареглазой олушей.
Я не мог поверить, что она произнесла это вслух. Я засмеялся, а она хихикала.
– Я отказываюсь быть павлином, и ты не можешь быть олушей, – сказал я, смеясь. – Выбери
кого-нибудь другого.
Она пыталась быть серьезной, но не могла скрыть свою улыбку. Она посмотрела поверх
моей головы.
– Там, – показывает она, – эта крошечная коричневая птица. Я выбираю ее.
Я оглянулся через плечо.
– Воробей?
– Да, – уверенно сказала она. – Он милый.
Я разглядывал птицу. Он прыгал вдоль ветви дерева и остановился ближе к концу, опустил
голову к нам, как бы спрашивая: «На что ты смотришь?». Еще одна птица приземлилась на той же
ветке, и он взъерошил перья, отгоняя ее. Я повернулся к Эддисон.
– Ты права. Воробей подходит тебе. Вы оба маленькие и злые.
Она улыбнулась, и музыка из моего грузовика ускорилась. Ритм менялся в середине песни.
Эддисон отошла от меня, движения её рук и бёдер попадали в такт музыки. Её волосы