– Случайно, – сказал я. – Однажды я оказался здесь на квадроцикле.
Я наткнулся на него два года назад. Когда я спросил о нем бабушку, она сказала, что это была рабочая ферма с садом и животными, там жили коровы, куры, свиньи и прочее. Она сказала, это ферма принадлежала семье ее друга, с которым она ходила в одну школу, но его семья переехала, и место несколько раз переходило из рук в руки. Несколько лет назад молния ударила по сараю, и все вспыхнуло, даже дом.
– Мне нравятся деревья, – сказала Эддисон.
– Мне тоже.
Вокруг домиков росли несколько огромных дубов, тень от их ветвей покрывала траву. Прямо за ними стоял полуразрушенный бетонный фундамент фермерского дома, а за ним – сад. Плодовые деревья остались, заросшие и неопрятные, но ровно высаженные. Открывающийся вид на природу делал землю похожей на картину.
– Что-то в этом месте привлекает тебя, – произнесла Эддисон, глядя на меня. – Что же?
Я пожал плечами и посмотрел ей в глаза.
– Не знаю. Здесь здорово, – я улыбнулся и добавил. – И уединенно.
– Будь осторожен, – она вскинула бровь. – Твои скрытые мотивы становится очевидными.
Я приблизил свои губы к ее губам.
– Мне нечего скрывать.
Наш поцелуй был медленным и глубоким, и мы могли завершить начатое несколько дней назад. С той ночи у нас не было возможности побыть наедине, ее отец слег с сильной мигренью. Приходить к ней в гости запретили, пока ему не станет лучше, и мы болтались в моем коттедже с моим вездесущим братом и бабушкой. Именно тогда я и придумал этот пикник.
Эддисон прервала наш поцелуй.
– Я думаю, есть что-то большее, – сказала она.
– Что?
– Твоя причина приехать сюда, – она огляделась. – Ты любишь природу.
Я рассмеялся.
– Допустим.
– Да, – сказала Эддисон и поспешила сесть рядом со мной. – Кстати, я заметила, как тебя очаровал водопад, когда мы отправились в поход. Я вижу, как ты сейчас смотришь на это место, – она притихла. – Сад, который ты посадил для бабушки прекрасен, – она склонила голову. – Я думаю, ты рожден для улицы.
Я уставился на нее.
– Ты думаешь, я должен жить на природе? Как лесник или егерь?
– Нет, – рассмеялась она. – Тебе стоит подумать о работе на открытом воздухе. Для колледжа.
Да. Я никогда не думал об этом раньше.
– Кроме того, – она склонилась ко мне, – я бы не хотела, чтобы ты отрастил бороду.
– Замётано, – я улыбнулся. – Бороды никогда не будет. Поверь.
Я снова попробовал ее поцеловать, песня на радио сменилась. Эддисон повернулась туда, безошибочные открывающие аккорды «Freebird» доносились из открытых окон моего грузовика.
– Это моя любимая песня, – сказала она, ее глаза загорелись. Она быстро встала и отошла, протягивая мне руку. – Потанцуй со мной.
Я не был воодушевлен.
– Я не танцую, – я был так плох в этом, что она не захочет меня видеть, как только об этом узнает.
– Это не вальс, Кайл.
Точно. Это кошмар.
Она поманила меня пальцем, и я послушался, несмотря на мои отговорки. Я обнял ее за талию и прижал к себе, мы стали двигаться по кругу.
– Видишь? Это не так сложно, – Эддисон обняла меня за шею и уткнулась головой в местечко под подбородком. – У каждой песни есть ритм. Тебе просто нужно его поймать.
Я вздохнул и позволил ей задавать ритм. Она решала, как быстро мы двигались, а я поддерживал. Я всегда думал, что танцы – это просто шоу девушки, возможно, потому что я был только в школе или на вечеринках. Девочки либо пытались привлечь внимание парня, либо пытались похвастаться своими друзьям, когда танцевали. Но сегодня здесь были только я и она. Чем дольше мы двигались, тем больше я понимал, что танцы могут быть чем-то другим. Чем-то более значимым.
Музыка продолжалась, и голос Ван Занта взывал к тому, чтобы перемены не наступали. Я задумался, почему Эддисон нравилась эта песня. В ней парень оставлял девушку, чтобы не меняться.
– Почему именно эта песня? – спросил я. – Я имею в виду, это классика, но текст ужасен.
Она подняла голову, чтобы посмотреть на меня.
– Как так?
– Парень любит девушку, но он не изменится для нее.
– Не стоит понимать всё буквально.
Я был в замешательстве.
– Песня о том, что девушка свободна, – уточнила она.
Я все еще был растерян.
– Я – свободна, как поётся в этой песне. Я не могу измениться, и я не изменюсь. Я та, кто я есть. Я принимаю свои решения и, черт возьми, последствия.
Ах, я понял.
– Это о твоих родителях, да?
Она покачала головой.
– Не только о них. Речь идет о жизни, Кайл. О всей жизни.
Я не мог не улыбнуться этой удивительной девушке. Я никогда не встречал таких, как она. Она была волевой, уверенной и красивой. Кажется, она все поняла.
– Итак, если ты такая свободная птица, какая ты птица? – спросил я.
– Это метафора.
– Я знаю, но какая ты птица? Я был бы соколом. Или, может быть, ястребом. Кем-то темным и опасным.
– Ты не темный и не опасный, – возразила она. – Ты больше похож на павлина.
– Это еще почему? – скривился я.
– Твои переменчивые глаза, – просто сказала она. – И тот факт, что у тебя есть, ну… – она посмотрела на мою промежность.
Мой рот раскрылся от удивления.
– Серьезно? Ты определяешь мою птицу только по этому?
Она усмехнулась.
– Наверное, это делает меня кареглазой олушей.
Я не мог поверить, что она произнесла это вслух. Я засмеялся, а она хихикала.
– Я отказываюсь быть павлином, и ты не можешь быть олушей, – сказал я, смеясь. – Выбери кого-нибудь другого.
Она пыталась быть серьезной, но не могла скрыть свою улыбку. Она посмотрела поверх моей головы.
– Там, – показывает она, – эта крошечная коричневая птица. Я выбираю ее.
Я оглянулся через плечо.
– Воробей?
– Да, – уверенно сказала она. – Он милый.
Я разглядывал птицу. Он прыгал вдоль ветви дерева и остановился ближе к концу, опустил голову к нам, как бы спрашивая: «На что ты смотришь?». Еще одна птица приземлилась на той же ветке, и он взъерошил перья, отгоняя ее. Я повернулся к Эддисон.
– Ты права. Воробей подходит тебе. Вы оба маленькие и злые.
Она улыбнулась, и музыка из моего грузовика ускорилась. Ритм менялся в середине песни. Эддисон отошла от меня, движения её рук и бёдер попадали в такт музыки. Её волосы переливались отблесками солнца, будто золотистая карамель, и моё воображение нарисовало Эддисон – хиппи, танцующей на поле в 60–х годах. Она ободряюще мне улыбнулась, чтобы я присоединился к ней, но этого не будет. Я не мог танцевать, я решил изобразить безумные движения на воздушной гитаре, которая обычно была со мной в моей спальне. Она рассмеялась и двигалась в такт с музыкой, пока я делал вид, будто я в туре с «Lynyrd Skynyrd». Если Сэм за нами наблюдал, то точно решил, что мы сошли с ума.
В конце песни Эддисон схватила меня за руки и закружила. Мы раздвинули руки, кружась все быстрее. Эддисон разжала руки и, смеясь, упала на одеяло. Тяжело дыша, я рухнул рядом.
– Это была самая длинная песня на планете, – сказал я, пытаясь отдышаться.
– Я тоже так думаю.
Я лег на бок и подпёр голову рукой, Эддисон убрала растрепавшиеся волосы с лица. Я попытался помочь, заправил прядь за ухо, и был вознаграждён улыбкой. Эддисон смотрела на меня, а я видел только её.
Мой мир изменился, и в центре его была она.
Я знал, что влюбляюсь в нее. Думаю, я влюбился на нее в тот момент, когда впервые увидел ее. Но есть разница между симпатией, похотью и любовью, и я только что это понял. Мне она понравилась, когда я встретил ее. Я жаждал ее в ту ночь. Но сейчас? Теперь же я по уши в неё влюбился. Мы могли быть серьезными, и мы могли быть глупыми. У меня не было от неё секретов, и она ничего не держала втайне от меня. Да, мы только что встретились. Да, нам семнадцать. Но что-то внутри меня подсказало, что она станет частью моей жизни. Навсегда.