Сложный он человек. Умен, хитер и коварен. Умеет дружить, хранить тайны и заботиться о друзьях. Страшный враг для недругов. Не лезет с советами в те дела, в которых ничего не понимает, но я ни единого раза не видел, чтоб отверг чье бы то ни было мнение о его делах.
И в то же время, поразительная, особенно для человека его круга, порядочность. Прямо-таки болезненная, щепетильная, или даже — по-немецки педантичная. Мне казалось, что великий князь Владимир Александрович стал бы куда как лучшим правителем для Отчизны, чем Бульдожка. Я даже как-то всерьез размышлял над той чередой событий, кои могли бы случиться, дабы привести Владимира на трон Империи.
И еще. В кабинете великого князя с тех самых пор, подозреваю — как напоминание специально для меня, висит картина кисти Артема Корнилова «Казаки на Изумрудном ручье». Причем, пребывал я в уверенности, что каким-то образом удалось моему казачку невероятное — чуть ли не оживить изображенных на полотне персонажей. А как иначе объяснить тот совершенно фантастичный факт, что выражения лиц бородатых первопроходцев менялись в зависимости от настроения хозяина кабинета. В то памятное утро, например, казаки на картине смотрели на меня весьма и весьма озабоченно. Чего нельзя было сказать в отношении самого князя.
— Однако, — протянул, наконец, после затянувшихся размышлений, великий князь. — Стало быть, вы, Герман Густавович, полагаете, что Британия не преминет вступиться за Порту, в случае, ежели нам придется-таки турка воевать?
— Именно так, Ваше Императорское…
— Оставьте эти величания, — чуть ли не приказным тоном оборвал меня Владимир. — До того ли, когда наша с вами Отчизна ныне вновь может оказаться на пороге испытаний!
— Думается мне, Владимир Александрович, что непременно окажется, — кивнул я. — Ни единый из правителей Империи не сможет официально отказаться от идеи вызволения православных из-под ига мусульман. А уж князь Александр и подавно.
— Гм… Действительно… Это Сашино увлечение… славянскими идеями…
— И панславянскими, — вполголоса проговорил я.
— И панславянскими, — согласился молодой глава имперской разведки. — Эти увлечения могут дорого нам встать. Однако же с чего вы, Герман Густавович, решили, будто Дизраэли все-таки готов будет пожертвовать только-только улучшившимися с нами отношениями, ради спасения гибнущей Порты? Вы упоминали, я помню, о полумиллиардных долгах Стамбула. Но ведь, на счастье, в нашем мире еще не все возможно исчислить в золотых монетах.
— Слава Богу, не все, — с готовностью согласился я. — Но вам ли не знать, сколь болезненно принимает Лондон любое, действительное или мнимое, покушение на безопасный путь к жемчужине Британской кроны. И с этой точки зрения, попытка России заполучить контроль, или даже просто — право свободного прохождения проливов будет воспринята правительством Дизраэли, как угроза.
— Нужно так понимать, вы имеете в виду, этот французский канал в Египте?
— Именно так, Владимир Александрович. Именно так. Больше того. Я полагаю, что англичане сделают все возможное, чтоб получить этот канал в свое распоряжение, — как бы плохо не знал я историю, в том что англичане таки заполучат Суэцкий канал, был уверен на все сто. — Казна египетского хедива столь же пуста, как пусты сундуки турецкого султана. И стоит британцам назначить действительно высокую цену, как вся ныне принадлежащая Каиру доля в Суэцком прожекте немедленно сменит владельца.
— Пожалуй вы правы… Я поручу нашему… гм… поручу уточнить эти предположения. Но уверен — вы правы. Как бы ни было печально это сознавать… Но это хорошо, что вы, Герман Густавович, заговорили о казне. Надеюсь, наши запасы выдержат небольшую войну?
— Без малого месяц назад, Владимир Александрович, когда мне последний раз доставляли сведения от Рейтерна…
— Я так понимаю, это вы намекнуть желаете, что, дескать, от дел вас отставили, и покровители предали. Только полноте вам обижаться-то, граф, — дернул бровью князь. — Вам ли не знать, каково оно бывает у нас. Ныне мнимые друзья за вашей спиной с недругами сговорились, а завтра может статься, что враги куда как симпатичнее союзников. Теперь вот Бисмарк что-то в Европе затевает, и о князе Горчакове вспомнили. А сколько? Года уже три как? С Версальской коронации, верно. Болтали, будто бы звезда нашего канцлера закатилась, и пора бы уже старику на покой…