Благо меня, отягощенного послезнанием, этакое легкомысленное отношение к японскому послу не одолевало. Больше того, считал, что обеим нашим странам будет полезно сблизиться, насколько только возможно. И в свете потенциально возможных грядущих событий, и, что особенно важно — учитывая наличие обширных и мало заселенных владений Российской Империи на Американском континенте. В Японии же уже сейчас жуткое перенаселение, и наверняка найдется сотня тысяч семей, готовых переехать в богатый, но не особенно приветливый край. Со сменой подданства, конечно. Зачем нам на Аляске огромная толпа никак не контролируемых иностранцев?
В общем, у меня на дальневосточного соседа были обширные планы. Что вызывало вполне закономерный интерес к посланнику, который он как человек не глупый отлично видел. Особенно, когда мое, демонстративно серьезное, к адмиралу отношение так ярко контрастировало с мнением света.
Забавно, но при всей репутации фрондера и ниспровергателя основ, при всем относительно высоком положении в обществе, мне, тем не менее, не по чину было принимать японца у себя дома. Немца там, или какого-нибудь француза — всегда пожалуйста. Явление английского посла на пороге дома старого генерала Лерхе наделало бы изрядного шуму в свете, но и только. Австрияк, в силу некоторой недружественности, никуда не приглашался и сам никуда не ездил. Посланник молодой итальянской монархии вообще был чуть ли не душой светского общества Петербурга. А вот японец или, скажем, какой-нибудь принц полумифического Таиланда — табу.
К представителям экзотических государств относились с изрядной долей осторожности, хотя бы уже потому, что попросту не знали, как себя с ними вести. Какая фраза, жест или даже предложенная к столу пища может обидеть или оскорбить этих непостижимых людей? И не приведет ли это к полному разрыву дипломатических отношений?
Эномото Такэаки посещал некоторые избранные приемы в особняках столичных вельмож только в сопровождении представителя МИД и обязательно с переводчиком. Согласитесь, довольно проблематично побеседовать о действительно важных вещах с человеком, постоянно окруженным группой господ, основной тревогой которых было «как бы чего не вышло».
Пригласить же адмирала к себе в присутствие, тоже было как-то non comme il faut. От сношений с иностранными подданными и иными государствами кабинет гражданского управления империей был уволен. И даже, как морской министр Граббе, запросто таскавший коллегу из страны Восходящего Солнца на Адмиралтейские верфи, я сделать был не в состоянии. Оставалось обмениваться с посланником поклонами на приемах. Ну и слать посланнику письма мне никто запретить не мог.
В общем, на приеме в честь подписания важного международного документа, я и надеяться не мог на свободное общение с адмиралом. Признаться, и желания особого не испытывал. Нет, разумом-то, быть может, и стремился, а вот душа моя, в тот вечер, была далека от нужд двух тихоокеанских держав.
Снова приболел Сашенька. И снова доктора бессильно разводили руками. Мальчишка метался в лихорадке, а врачи решительно не отыскивали для этого причин. Который уже раз. И снова наш домашний доктор, Валерий Васильевич Акинфеев, предлагал уповать на Господа, и на неуемную жажду к жизни, пылающую в сердце моего младшего сына. Сердце разрывалось от жалости, но даже я, с теоретическими знаниями в медицине обычного обывателя из двадцать первого века, ничего поделать не мог.
Оставалось лишь быть где-то рядом, чтоб в часы, когда малышу становилось несколько лучше, подержать его худенькую ладошку. И рассказывать сказки. Вот уж никогда бы не подумал, что смогу вспомнить такую бездну занимательных детских историй…
К стыду своему, смотрел и не видел. Вроде бы присутствовал на приеме, а вроде и нет. Не иначе как именно рассеянностью, вызванной тяжкими думами, объясняется то, что регенту, великому князю Александру пришлось чуть не минуту ждать моего приветствия. И так и не дождаться.
— Вы выглядите нездоровым, Герман Густавович, — чуть ли не надменно выговорил, наконец, князь, хорошенько видно разглядев мое отрешенное лицо.