Что бы именно не замышлялось в императорской семейке, мне это стало чуть ли не подарком небес. Именное приглашение на театральное представление во дворце князей Юсуповых на Мойке у меня уже было. И весь Петербург, все, от разпоследнего «питерца» чернорабочего, до старшего, по возрасту, но не по положению, в императорской семье, великого князя Константина, знали, что там, после спектакля, состоится встреча регента Империи с посланником Французской республики, генералом Ле Фло. Где последний станет молить нынешнего правителя России уберечь галлов от притязаний молодой Германской Империи. Все знали, но не все имели возможность увидеть это лично. Домашний театр Юсуповых вмещал всего сто восемьдесят гостей, и князь Николай Борисович тщательно отбирал достойных, по его мнению, господ, стать свидетелями того, как вершится История.
Прежде, как и все прочие вельможи, вхожие в дома представителей высшего света, я мог лишь наблюдать второй акт юсуповской пьесы со стороны. Признаться, я и не знаю более ни единого человека, за исключением, пожалуй, князя Горчакова, кто решился бы без приглашения вмешаться в разговор князя Александра с Ле Фло. Но теперь, у меня появлялся шанс как-то повлиять на мнение регента еще до знаменательной встречи в фойе.
Светлое Христово Воскресенье выпало на тринадцатое, и прошло как-то блекло. Четырнадцатого отвез Германа в Зимний, к первому уроку в ученических классах дворца. И ни одна сволочь не посмела мне помешать. Учитель, молча, кивнул мне, маленький император благодарно блеснул глазами, и на этом все. Операция по воссоединению двух восьмилеток, двух разлученных судьбой друзей, на этом была завершена. О том, что старшего сына кто-либо может попросту выставить за двери, стоит мне отлучиться, даже и не думал. Это бы было прямое и явное объявление войны, что, в настоящий момент, совсем не в интересах той «кого-либо».
Представление в Юсуповском театре было назначено на вечер вторника. Пятнадцатого апреля. Днем занимался подготовкой очень важного заседания кабинета министров, на котором нам предстояло решить два очень важных вопроса. Во-первых, как нам, в условиях вечного денежного дефицита и хронической не способности современных людей хранить державные секреты, приготовить страну к войне с Турцией? И, во-вторых, стоит ли передавать Императорскую Медико-хирургическую академию из военного ведомства в попечение министерства образования?
И если с первым вопросом было все ясно, кроме того, каким именно образом проделать в полной секретности прямо-таки колоссальный объем работ. То со вторым, я, сказать по правде, не знал, что и думать. Дело осложнялось тем, что на заседании намерен был присутствовать председатель Государственного Совета Империи, великий князь Константин Николаевич. Права голоса у него, естественно, не было и быть не могло. Но и вслух высказанного мнения этого политического тяжеловеса вполне довольно стало бы, с тем, чтоб склонить чашу весов в ту или иную сторону.
Мне, если честно, было плевать с высокой колокольни. Что одно ведомство, что другое… По идее нам вообще здорово недоставало министерства здравоохранения, где эта академия смотрелась бы более чем естественно. А вот для Милютина вопрос оказался принципиальным. Вплоть до того, что он готов был, и этого не скрывал, писать регенскому совету прошение об оставлении должности и уходу в отставку, в случае, ежели единственное заведение, готовящее военных врачей, «уйдет» в «бардак» графа Толстого.
Почему великого князя так заинтересовала Медико-хирургическая академия? Ведь никогда он этим не интересовался… Но тут Толя Замятин рассказал совершенно банальную историю, как один из профессоров академии был приглашен к той самой балерине Кузнецовой. Когда у нее серьезно заболел ребенок, никто к ней не приходил, а этот профессор пришел. Ребенку ничем не помог, ребенок вскоре умер, но завязались отношения между профессором и великим князем, который хотел отблагодарить профессора, мечтавшего перейти из Военного министерства в Министерство народного просвещения.
По мне, так бред какой-то! Что-то мне слабо верилось, что князь Константин, покровительствующий в числе прочих и Милютину, стал бы ссориться с Дмитрием Алексеевичем по этакому пустяку. Была, конечно, мысль, что этот демарш вызван в первую очередь все усиливающимся моим влиянием на военного министра. Так сказать, щелчок по носу в воспитательных целях. Но ведь, каким бы не оказалось решение кабинета министров, утверждаться оно все равно будет в регентском совете. А там эта чуть ли не детская выходка накануне большой войны едва ли встретит понимание.