Так уж Господу было угодно, что теперь, со смертью Государя, это стало моей заботой. Потому как для завещания вашему покорному слуге у Николая на смертном одре тоже нашлась минутка. Весь пакет Законов был подписан. И среди документов в пухлой пачке покоилась короткая записка, писанная неровным, угловатым почерком Никсы. "Хотел бы я посмотреть, как станут вопить вороны, когда Воробей споет эти песни, - писал император. - Примите мою последнюю благодарность, мой друг. Мне всегда казалось, что в ваших силах заглядывать в грядущие времена, и что зрелища те сеют в вашем сердце зерна ужаса. Доверяю вам сии бумаги, ибо уверен, что только вы способны так изменить нашу бедную Отчизну, чтоб открывающиеся вам картины более вас не пугали. Николай. Писано собственноручно, двадцать первого января, одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года".
К огромному моему сожалению, в стаде, так сказать - паршивых овец - попадались и представители торгового сословия. И, что хуже всего, именно эти купцы отщепенцы могли оказать предстоящим преобразованиям самое ожесточенное сопротивление. Учитывая их финансовые возможности и привычку брать "подношения" в среде столичного крапивного племени, давно необходимые Отечеству изменения забуксовали бы еще в лабиринтах Петербургских присутствий, так и не добравшись до регионов.
Вот именно таким, привыкшим жить по правилам установившимся еще при Николае Первом, мы и должны были продемонстрировать на ярком примере суть идущих в стране реформ. За одно - удалить со сцены недруга, и получить повод сильно улучшить отношение ко мне со стороны военного министра. Никса с Минни намеревались еще приобрести и некоторые политические дивиденды, но со смертью Государя, надежды на это оставалось мало.
Вообще-то, история эта началась как всегда с благих намерений. Уж не знаю, кто именно сказал: хотели как лучше, получилось - как всегда. Зато видел явственный тому пример.
Нужно сказать, крупные столичные купцы, в отличие от московских, мало занимались продажами товаров собственно населению. Считанные единицы экспортировали продукцию из-за границы, или что-либо туда вывозили. Считалось, что действительно серьезные капиталы можно заработать только на поставках всякого разного по государственным контрактам. Продукты, ткани, кожаные или металлические изделия для нужд армии и флота. Бумага и канцелярские принадлежности для министерств и ведомств. Тут я со своими "изобретениями" многим серьезным людям дорогу перешел. Ну да это совсем другая история…
В начале семидесятых в военном министерстве началась компания по борьбе с коррупцией и недоброкачественными поставками. Ушлые купчины везли в воинские магазины откровенное барахло, или зерно, которое с натяжкой можно было признать фуражным, но уж никак не годным в пищу. Естественно частью сверхприбылей приходилось делиться с контролерами в эполетах, но купцов устраивало и это. Взятка гарантировала повторный контракт.
Такая ситуация была что нож острый для скрупулезно честного Милютина, и не могла устроить теряющего политические очки с чередой скандалов в интендантском ведомстве, Великого князя Константина. В комиссариате прошли кадровые перестановки. Часть недобросовестных интендантов отправились в Среднюю Азию, в войска. А недра министерства извергли ведомственную инструкцию по конкурсному проведению закупок, и вводили достаточно жесткие нормативы качества.
В частности, начиная с семьдесят первого года, армия полностью прекращала покупать у гражданских торговцев рожь и пшеницу, предназначенных для питания личного состава, в виде зерна. Только мукой, которую довольно непросто изготовить из третьесортного сырья.
Министерство даже взяло на себя расходы по кредитованию купцов, изъявивших желание выстроить современные мельницы. А чтобы исключить возможность подмешивания в готовый продукт недекларированных веществ - естественно, для придания дополнительного веса - на мукомольные предприятия назначались военные наблюдатели.
Именно тогда, столичный купчина по фамилии Фейгин, на кредит в девятьсот тысяч рублей ассигнациями - частью от Милютинского ведомства, частью от Волжско-Камского банка, выстроил на Обводном канале наисовременнейшую паровую мельницу. Мощную, производительную и с продуманной системой пожарной безопасности. Что немедленно дало ему возможность заполучить в свои руки девятилетний контракт на снабжение ржаной мукой войска Петербургского военного округа. И быть бы Фейгину мультимиллионером, кабы главный, и при этом считающий себя единственным, «хлебный король» столицы, Степан Тарасович Овсянников, не оскорбился такой Фейгина нахальностью.
Воевать с Овсянниковым себе дороже. Это в торговой среде Петербурга знал распоследний грузчик в порту. У Овсянникова все схвачено. В Рождественской части, где он жил с многочисленным семейством и приказчиками, где размещались его амбары и грузовая пристань, он был, как там шептались: "и царь, и Бог, и воинский начальник". Местный пристав был у Овсянникова на жаловании, да и само здание Рождественской полицейской части было выстроено на деньги хлебного короля.
Фегина опутали долгами, работников перекупали или заставляли уходить угрозами. Мельница никак не могла выйти на расчетную производительность. Контракт оказывался под угрозой. В конце концов, Фейгин сдался, и передал подряд всесильному Овсянникову.
Однако, как я уже говорил, времена изменились. И о том, что хлебный король использует мельницу для махинаций с поставками, быстро стало известно. Качественное зерно уходило в обширные трюмы английских торговцев, а в войска поступала низкосортная мука, купленная за копейки. Милютин не мог оставить это без внимания, и даже высказался в том смысле, чтоб после завершения контракта с Овсянниковым, дел больше не иметь.
Вторую неприятную неожиданность для Степана Тарасовича принес Василий Александрович. Я, конечно, имею в виду московского негоцианта и промышленника Кокорина. Дело в том, что у Фейгина, как мы помним, кроме военного ведомства, был еще один крупный кредитор - ныне самый большой в России коммерческий банк - Волжско-Камский. А поручителем по займу выступал совладелец и член правления, знаменитый на всю страну, не уступающий Овсянникову ни в богатстве, ни во влиятельности - тот самый Василий Александрович. И согласно предъявленным документам выходило, что теперь у мельницы образовалось три хозяина - Фейгин, Кокорев и столичный хлебный король.
Степан Тарасович продолжал заправлять всеми делами на мукомольне, но прибылью приходилось уже делиться. Тем более что Василий Александрович выступил еще и гарантом для Милютинского ведомства.
К слову сказать, мельница на Обводном канале была нужна Кокореву, как собаке пятая нога. Заниматься около хлебными делами он продолжал только потому, что Овсянников пообещал выкупить у Фейгина его долю за семьсот тысяч рублей серебром, дабы тот мог, в конце концов, рассчитаться и с банком и с Кокоревым.
Дальше все пошло не так. Стараниями Овсянникова, аукцион по продаже доли Фейгина в последний момент был перенесен с двух часов пополудни на раннее утро. Василий Александрович любил поспать подолгу, а в Первопрестольной без его присутствия все равно ничего не решалось. Но это была другая столица, Северная, и когда он прибыл-таки в аукционную камеру, оказалось, что торги уже окончены. Овсянников выставил себе подставных конкурентов и выкупил спорную долю всего за сто восемь тысяч.
Когда же возмущенный таким проявлением к себе неуважения Кокорев обратился за разъяснениями, властелин Рождественской части предложил ему триста тысяч и ни копейкой больше.
Дело окончилось судом. И тут уже Кокорев показал свою мощь во всей красе. Итоги аукциона были отменены, а нарушителя обязали выплатить истцу недополученную прибыль. Овсянникову преподали урок, который, как показала история, не пошел впрок.
И вот тут нужно немного отвлечься от детективной истории, и взглянуть на то, как у нас в Отечестве обстояло дело с хлебной торговлей вообще, и на то, каким именно образом мы с Государем были намерены все изменить.