И это я еще второй удар по их экономике не нанес, как планировал. Решил не торопиться. Посмотреть на ход войны. Если, вопреки моим выкладкам, прусское оружие все-таки быстро возьмет верх, то и волну поднимать смысла не будет. Однако же, если война действительно перейдет в затяжную форму, то наших Берлинских друзей будет поджидать множество неприятных открытий.
Вещи намерен был обсудить с Веней злые. Коварные. Потому и сомневался – стоит ли Наденьке в этом сговоре участвовать. С другой стороны, итогом наших махинаций должны стать поистине сумасшедшие доходы. Сотни миллионов рублей золотом! А, насколько я успел узнать собственную супругу, суммы, начиная с миллиона, что должны вот-вот упасть в семейную казну, всегда вызывали у мадам Лерхе отличное настроение.
Жизнерадостности Вениамина Ивановича Асташева можно было только позавидовать. Для меня лично навсегда останется настоящей тайной то, как, каким образом человек неисчерпаемого оптимизма мог много лет уживаться в обществе неисправимого пессимиста, князя Николая Николаевича. Тот и свиту себе подбирал соответствующую. Эти, увешанные орденами офицеры в идеальных мундирах, вечно брюзжащие, всем недовольные и всех прочих считающие тупицами, ворами и прохиндеями. И Веня, как истинный, не побоюсь этого слова – природный, гусар, всегда до синевы выбрит, слегка пьян, растрепан и со следами губной помады на щеке. Золоченые шнуры, пара орденов, шпоры, феерический юмор и губы бантиком. Мой земляк пользовался неизменным успехом у дам, чем вызывал... гм... разные чувства у прочих придворных.
После отставки жизнь у блестящего гусара, выражаясь его же собственными словами: несколько потускнела. Он, как и прежде, был завсегдатаем большинства приличных салонов столицы, отмечался участником вакханалистических гульбищ гвардейских офицеров и продолжал раздражать господ волшебством обращения и обольщения прекрасных дам. Казалось бы – чего ему еще? Дом – полная чаша. Добрая и прощающая все его проделки супруга из княжеского рода. Сын. Две очаровательные дочери – близняшки. Капитал, превышающий шесть миллионов. Живи и радуйся.
Он не жаловался. И внешне никак не изменился, даже сменив доломан на партикулярное платье. Просто вместо аксельбантов на груди появились бриллианты в запонках. И если бы не общался с ним много лет, не дружил семьями и не относился бы к нему скорее как к брату, чем как к партнеру по банковскому бизнесу, так и я не разглядел бы. Как пропал шальной блеск в глазах. И какой он стал... тусклый.
Диагноз было поставить совсем не сложно. Осторожно задал Вениамину парочку вопросов, выслушал ожидаемо шутливые ответы и все понял.
- Как дела, брат? – спросил я его.
- О! Гера! У меня все просто превосходно! – блеснул идеально белыми зубами отставной гусар. – Давеча у кошки Милы родились четверо котят, так мне на весь вечер нашлось занятие. Выдумывали с Викой и Лизой имена для новых членов семьи. Остается надеяться, что хотя бы с полом котят я не ошибся. Ха-ха-ха.
- Как я посмотрю, жизнь в свете к лету и вовсе завяла, раз главным событием становится какая-то домашняя кошка.
- Истинно так, мой друг, - охотно отозвался Асташев. – Истинно так. Жетоны в поезда в Крым и в Германию раскуплены до самого августа. Кто с императрицей Марией Федоровной, кто с их высочествами. А я, как видишь, с кошками. Хи-хи.
Симптомы знакомые и в наше время вполне распространенные. После смерти императора Николая множество людей остались, что называется, за бортом уплывающего в грядущее парохода. Да даже и те, кто таки смог быстро сменить покровителя, чувствовали себя на новых местах не особенно удобно. Вокруг Никсы всегда кипела жизнь. Всегда что-то происходило, что-то менялось. Теперь же пошло такое время, словно стрелки часов замедлили бег. И летние отпуска тут не причем.
Так вот и Веня. Просто отбился от стаи. Однако, к его чести, он не замкнулся в себе, не опустил руки. Словно та, пресловутая, лягушка, попавшая в кувшин с молоком, Асташев непрерывно «шевелил лапками», одолевая друзей и даже просто знакомцев какими-то совершенно фантасмагорическими прожектами.
То порывался отправиться на Аляску открывать новые золотые прииски. После, захотел выстроить целый флот специальных, не боящихся карстовых льдов, пароходов с тем, чтобы, следуя северным морским путем, снабжать жителей Русской Америки всем необходимым. И каждый раз мне приходилось усаживать пылкого прожектера за счеты и требовать посчитать потребность паровых машин в угле, или стоимость инструментов и их доставки на Аляску...
Отдельной строкой стоял наш с ним Сибирский Торгово-Промышленный банк. Впервые об открытии столичного отделения Асташев заговорил еще в семьдесят третьем. В самый разгар очередного мирового финансового кризиса.
Нужно сказать, год предыдущий, одна тысяча восемьсот семьдесят второй, тоже был не особенно удачным для российской экономики. Европа активно переходила на золотой стандарт и в обслуживание кредитов наши серебряные рубли брали все менее охотно. Франция ввалила в казну Германской Империи первый транш контрибуции, вызвав тем настоящий финансовый заворот кишок. Берлин пребывал в экстазе. Им казалось, теперь средств хватит на все. На любые проекты или потребности...
Два миллиарда франков. Мир был потрясен до глубины души. Никогда еще размер контрибуции не выражался такими, поистине астрономическими цифрами. Однако же, в этом заборе из нулей пряталась коварная ловушка. Я, мы с Рейтерном, как и прочие любители посчитать чужие деньги, немедленно перевели «французскую дань» на рубли, и удивились. Семьсот миллионов?! Позвольте! Но это ведь всего на всего – один годовой бюджет Российской Империи! И даже слегка меньше бюджета Германии. Чего же тут колоссального? С чего весь этот экстаз?
Тем не менее, единовременное вливание в германскую экономику весьма крупных сумм здорово ударило по нашей финансовой стабильности. Рушились многолетние торговые связи. Доходы от внешней торговли падали. Тем более, что мы как раз тогда занимались агрессивной скупкой стремительно дешевеющего серебра, для чего изымали из оборота все деньги, до которых могли дотянуться.
Газета «Новости», подводя итоги деятельности Нижегородской ярмарки, писала: «Нижегородская ярмарка кончилась. Увы, результаты её в этом году так печальны, как никогда. Торговли почти не было, привезённые товары остались на руках и если не пролежат до будущей ярмарки, то будут проданы с убытком. Кроме того, указывают на множество банкротств, побегов и протесты векселей». Об Одесской ярмарке: «Завтра последний день нашей одесской ярмарки, продолжавшейся до первого октября в течение двух недель. В нынешнем году она дошла, кажется, до последних пределов ничтожества». Там же сообщалось: «Наши железные дороги в нынешнем году переживают решительный кризис, сказавшийся в повальном понижении доходности этих предприятий. В самом деле, сборы ж. д. падают с каждым месяцем и представляют уже весьма крупные недоборы сравнительно с прошлым годом». Купцам просто некуда стало возить товары.
«Истекший год, — писали «Санкт-Петербургские ведомости», подводя годовые итоги, — не может быть причислен к благоприятному в экономическом отношении. Затруднения чувствовались и в торговле, и в денежном обращении». В обзоре газеты «Новости» писали: «Старый биржевой год завещал новому «тяжёлую ликвидацию и недостаток денег»... «Сделки на бирже второго января были из рук вон вялы. Зала была полна продавцами бумаг и блистала отсутствием покупателей... Если мы сравним курсовой бюллетень за конец декабря истекшего года, то увидим только одно: курсы на все бумаги пятятся назад».
Газета «Современные известия» писала: «Двадцать девятаго и тридцатаго сентября московская биржа находилась в страшном переполохе: подобной паники не замечал никто из старожилов московской биржи. Сделок не было положительно никаких; самые лучшие бумаги не покупались никем, денег нельзя было найти ни за какие проценты: несколько дней тому назад частный дисконт доходил до двенадцати с половиною процентов, и то денег нет». Несколько дней спустя та же газета констатировала, что Московская контора Государственного банка совершенно неожиданно, не предупредив никого, прекратила учёт векселей и переучёт их от частных банков.