— Опасность все еще есть? — заинтересовался я. Почему-то прежде я полагал, что уже нахождение в медицинском учреждении гарантирует выздоровление.
— Наука о человеческом теле сделала гигантские шаги в последнее десятилетие, — пустился в пространные объяснения доктор. — Едва ли не каждый день открывается что-то новое. Прежде неведомое. Однако же такого, чтоб вовсе никто не умирал, мы еще не открыли. Остается лишь, как в старину — уповать на помощь Господа, и изо всех сил тому способствовать. Мне говорили, за ваше здравие множество людей молебны заказывают. В газетах пишут, телеграммы с пожеланиями здоровья и скорейшего выздоровления со всех краев империи шлют. Так что не переживайте. Молитесь, и Господь вас неминуемо услышит.
А что еще мне оставалось? В медицине я совершенно не разбираюсь. Соответственно, давать какие-либо советы специалистам — несусветная глупость. Так что, только и остается, что выполнять рекомендации врачей, и молиться.
Уж не знаю, что именно подействовало — лекарства или молитвы, но с каждым днем мне становилось немножечко лучше. Все еще много спал. Меня все еще сиделка кормила с ложечки. Но боль становилась все менее частой моей гостьей, а за швы и раны доктора вовсе перестали беспокоиться. Воспаления не появлялось, и все заживлялось как оно и должно.
Каждое утро мне стали приносить множество подушек. Добрая женщина, имя которой я все еще не удосужился спросить, помогала мне сесть, и подкладывала подушки под спину. Вечером шел обратный процесс. Днем же, я, почти как какой-нибудь султан или древний фараон, принимал посетителей. Наденька бывала ежедневно, и несколько раз привозила с собой мальчиков. Слава Господу, нервы у них оказались достаточно крепкими — болезненный вид отца если их и напугал, то виду они старались не показывать.
Герман, кстати, так и продолжал игнорировать приглашения в Зимний дворец. Обиделся. Я попробовал ему объяснить, что юный наследник престола ни в чем не виноват. Что вполне может статься, что он и вовсе не знает о приключившемся со мною несчастье. Но старший сын оставался тверд в своем мнении.
— Дворцовые служители знают все городские сплетни, и охотно с ними делятся, отец, — настырно поджав губы, пояснил Герман свою позицию. — И Александр о том отлично ведает. И ежели судьба Германа Густавовича Лерхе его не интересует, так и Герман Германович не станет интересоваться делами Александра.
Еще одной новостью было состояние здоровья младшего сына. Прежде, любое значительное известие — от похода в театр, до плохой оценки уровня его знаний учителем — немедленно вызывало приступ нервической болезни. Сашенька переходил на постельный режим, и по нескольку дней у него поддерживалась повышенная температура.
Теперь же, даже новость о покушении на отца, приступа не вызвало. Более того, с лета Саша вообще ни единого раза даже не простужался. Будто бы им был достигнут предел болезненности, после которого или отдают душу в руки Бога, или вовсе перестают болеть.
Зато слег Апанас. Наш семейный домашний доктор только руками разводит — причину недомогания диагностировать не выходит. Создается ощущение, что старый слуга просто устал жить. Мои же ранения просто поставили точку в долгой истории его жизни.
Раз в неделю, по вторникам, ко мне на «аудиенцию» являлся Веня Асташев. В среду же мне нужно было выделять время для общения с Толей Куломзиным. Он, конечно, прекрасно ведал обо всех делах Совета Министров, но все-таки некоторые нюансы нашей работы от его внимания ускользали. Приходилось разъяснять и советовать. Кое-где даже и настаивать и требовать. Ни он ни я уже и не верили, что я когда-либо вернусь в свой кабинет в Эрмитаже. Но формально, до официальной своей отставки, я все еще оставался первым министром, и вице-канцлером империи.
Минимум по разу отметились министры. Все, кроме Валуева. А Тимашев, над деяниями в качестве министра мы так потешались, гостил даже дважды. Удивительное дело. Прежде я никогда не замечал, чтоб он мне симпатизировал.
Из власть имущих не было никого. Я имею в виду членов императорской фамилии. Более того, и ажиотаж с ежедневным отслеживанием моего состояния как-то быстро прошел. Телефон в институте оставили, но по нему больше никто не звонил с вопросами о раненом Воробье. Другие события вытеснили из сознания обывателей покушение на премьер-министра.
Европа продолжала пылать. Зимой никаких особенно масштабных операций не проводилось, но солдаты продолжали гибнуть. Зима была холодной. На севере Франции на некоторых реках даже лед появлялся. Военные, сидящие в холодных сырых окопах, часто болели. На, конечно, наибольший урон приносили артиллерийские налеты. Война перешла в позиционную фазу. В войну экономик. И если первый, активный, этап французы проигрывали, то теперь стремительно набирали очки. Людских резервов у них было значительно больше чем у немцев. Да и промышленность, будем честны — гораздо мощнее.