— Антонина Васильевна, такого пирога я еще не ел.
— Ну уж, Анатолий Григорьевич! Вы мне льстите.
Антонина Васильевна зарделась и на радостях за пирог взяла вместо своего бокала бокал Анатолия Григорьевича и залпом выпила. Анатолий Григорьевич с Леночкой дружно рассмеялись, и Анатолий Григорьевич посчитал момент очень удобным, чтобы пригласить Леночку на концерт, приезжающего на один день саксофониста Киреева. Леночка развернула конфетку «Красная Шапочка» и многообещающе сказала:
— Я подумаю.
Дима Петухов крепко поцеловал плотненькую девушку в губы. Плотненькая девушка просунула язык между зубов Димы и лизнула его нёбо. Дима был не совсем готов к такому акробатическому упражнению и в тревоге попытался загодя распознать бескомпромиссные позывы рвотного рефлекса.
— Подожди!
— Проблемы?
— Нет, то есть да, в смысле нет.
— Тогда помоги мне.
Дима судорожно задергал застежку бюстгальтера дрожащими пальцами, но потайные крючочки крепко сидели в потайных петельках и никак не выдергивались. Дима тяжело задышал, стал делать глотательные движения и быстро шептать: «Щас — щас — щас», но плотненькая девушка раздраженно отвела его руки, хмыкнула и стянула бюстгальтер через голову.
— Чехлы есть?
— А?!
— Ага! Иди домой!
— В смысле… Вот…
Лифт мягко раздвинул двери: «Вам на какой этаж?» — «Мне последний». Лифт стремительно понесся вверх, готовый разнести вдребезги чердак.
Вызвали с первого этажа — лифт полетел вниз и чуть не вылетел в подвал.
Лифт поехал опять на последний.
Лифт снова вернулся на первый.
Опять последний.
Снова первый.
Последний.
Первый.
Девятый — второй, восьмой — третий, седьмой — четвертый, шестой — пятый, седьмой — четвертый.
Между седьмым и четвертым лифт заметался надолго, потом плавно пошел на десятый этаж, плавно на первый, потом так же, но несколько быстрее, затем еще быстрее, и наконец, очень быстро.
Лифт ткнулся в потолок десятого, судорожно дернулся и распахнул двери, выпустив нетерпеливую веселую гурьбу мальчиков и девочек, которые ринулись звонить и стучать во все двери и, которым никто не захотел их открыть.
— Как тебя зовут?
— Сольвейг.
— Как?!
— Мамаша— Дура, когда беременная была, книжек обчиталась — зови Олей.
— Ну почему, — очень красивое имя.
— Правда?…
— Правда, Сольвейг.
— Поцелуй меня…
— Я не хочу чтобы письменный стол стоял у окна.
— Но, Женя, все ставят стол к окну.
— А я не хочу быть как все.
— Тебя никто и не заставляет быть как все, но индивидуальность, я думаю, надо проявлять не в расстановке поперек комнаты столов, а в чем-то более значимом.
— Какая ты умная! И как я этого не замечал раньше!
— Ты, наверно, был слишком занят собой.
— Даже так! А я-то, дурак, думал, что я все время занят тобой, но оказывается чертежи, задачки, магазины — это все я делал для себя!
— Перестань! Если тебе все это настолько в тягость, мог бы и не делать!
Лена вдруг сморщила подбородок, опустила вниз уголки своего ротика и жалобно захныкала.
— Да, конечно, сейчас мы будем реветь, потому что муж достался мерзавец и негодяй и совсем не принц!
— Имей хоть капельку совести!
Женя в ярости пододвинул письменный стол к окну и стал вышагивать из угла в угол комнаты, метая по стенам возмущенный взгляд и сводя и разводя ноздри своего вздернутого носика.
Тетя Соня легонько стукнула кулачком в дверь, просунула свою прилизанную головку и приветливо усмехнулась:
— Чего, милые, не поладили? Хотите котеночка подарю? Ну-ка, иди-ка обнюхай их.
Тетя Соня просунула в щелку малюсенького котеночка на дрожащих ножках и осторожно притворила за собой дверь.
— Какая прелесть!
Лена подбежала к котеночку, подняла на руки и прижала к груди.
— Женька, какая прелесть!
— Не задуши животное.
— Женька, какой он мякенький и тепленький!
— Он, наверно, голодный.
— А мне кажется, что это девочка.
— Да уж девочка. Надо молока ему дать.
— Достань, пожалуйста, из сумки пакет с молоком.
Женя налил блюдечко молока, а Лена поднесла мордочку котенка к белой, возможно еще незнакомой жидкости. Котенок понюхал блюдце, макнул лапу в молоко, мяукнул и попытался опять закопаться в складках мохеровой кофточки Лены.
— Он сытый.
— Она просто еще не умеет пить из блюдца.
— Давай назовем его как-нибудь.
— Ксеня.
— Почему Ксеня?
— Красиво же.
— Ну ладно, дай я его тоже поглажу.
— Только осторожно — она такая хрупкая.
— Да ладно.
Света осторожно, чтобы не скрипнула кровать, встала, укрыла всегда мерзнущие ноги мужа пледом, тихонько вышла из спальной на кухню, плотно прикрыла дверь, включила мощный вентилятор, вделанный в форточку, достала из потайного местечка в шкафу с посудой длинную папироску, сладковато пахнущую марихуаной, включила телевизор с видеомагнитофоном и, откинувшись на спинку плетенного кресла и положив ноги на стол, стала смотреть фильм про жизнь мужественных героев в коварном мире заокеанских мегаполисов и медленно втягивать в себя дым, уносящий далеко от Павла Кренделькова, его мамы с получасовыми звонками добрых советов о правильном ведении домашнего хозяйства, сопливого и капризного Мосюсочки, осточертевшей манной каши с борщом, ежедневного реактивного гула пылесоса, сложно программируемой стиральной машины, изматывающих магазинов и всего прочего, сопутствующего счастливой семейной жизни.
— Погоди, — сказал Стас и отстранил Валентину.
— Ну ты чего?
— Не видишь что ли Тагирка не спит.
— Как же не спит, Стас? — когда он храпит.
— Дура ты, Валька, я же вижу, что он притворяется.
— Стас, ты опять напился до галлюцинаций!
— Валентина, ты сильно преувеличиваешь.
Стас ткнулся оттопыренными губами в шею Валентины, крепко сжал ее левую грудь, но опять ему показалось, что Тагир Микхатович, пускающий слюни на подушку соседнего дивана, моргает.
— Погоди.
— Ну что, Стас?
— Давай поговорим.
— О чем?
— У вас, что, совсем не лады с Тагиркой?
— Да как обычно все. Вчера, представляешь, ворвался в ванную комнату и стал орать, что я его дрянной бритвой брею подмышки, ну я послала его, конечно, козла этого. Нет, ты только представь — пожалел одноразовую бритву, дешевку эту, которую я же между прочим и покупаю — козел!
— Да, с его стороны это, конечно, свинство.
— Ну его, обними меня.
Стас опять обнял Валентину, лизнул безвкусное округлое плечо и взбил вверх ее плиссированную юбку. Ноги Валентины были белые, полные и гладкие, Стас хотел спросить бреет ли она их тоже Тагиркиной бритвой, но решил, что это будет некорректно. Валентина тяжело прерывисто задышала, Стас стал возиться с пряжкой собственного ремня и, когда, наконец, расстегнул его, ему показалось, что Тагир Микхатович снова ему подмигивает.
— Стас…
— Погоди!
Холодильник мелко затрясся и загудел, погудев несколько минут, он опять затрясся и отключился.
Тяжелая капля медленно вбирала в себя воду, потом сползала на краешек крана, плавно срывалась и летела вниз.
Большой рыжий таракан стремительно пробежал по стене, около полотенца, висящего на гвоздике, остановился, поводил усами и побежал дальше к маленькому вентиляционному отверстию под потолком.
Левая рука Игоря свисала со стола, голова лежала около тарелки с черствым хлебом, несколько крошек впилось ему в щеку.
Ирина упала с табурета и, некрасиво раскинув ноги, лежала на полу.