Он опять стал наугад работать шестом, осторожно упираясь, чтоб не нарушить связей в брёвнах плота, и вдруг приостановился и чутко прислушался: среди темноты стояла та же тишина, но почудилось лёгкое, почти неуловимое дуновение проснувшегося среди ночи ветерка.
Торопливо и обрадованно мальчик послюнил палец и, подняв, стал медленно поворачивать. С той стороны, откуда неуловимо тянул ветерок, в пальце почувствовалось ощущение холода. Быстро схватив шест, стал гнать плот по направлению ветерка. Сердце радостно билось — теперь он уже не будет кружить по озеру.
Вот о дно стукнул шест. Становилось мельче и мельче. Где-то недалеко берег.
Мальчик изо всех сил налёг на шест, но под ногами заскрипели брёвна, лопнули связи, плот разошёлся, и холодная, густая, как кисель, вода охватила по пояс.
В первую секунду захватило дыхание. Мучительно холодная, острая вода вливалась за сапоги, за шаровары, и взмокшая рубаха липла к телу. Зубы стучали неудержимой мелкой дрожью. Мальчик схватил сумку с провизией, поднял над головой, прихватил мешок с птицами к поясу и, щупая ногой, стал пробираться среди холодной кромешной темноты. Мельчало. Уже ниже колен пенится и бурлит вода. Наконец — берег.
Он дрожал как лист, и ноги сводило судорогой. Не теряя времени, наломал еловых и сосновых ветвей, высек огня, и костёр весело запылал, бросая багровый отсвет на воду, на деревья, на печально покачивающиеся, расплывшиеся брёвна плота, и тени трепетали и прыгали между деревьями. Пар валил от мокрого платья.
В лесу кто-то ходил. Под тяжёлыми ступнями ломались ветви, трещал валежник, и чьё-то сердитое урчанье недовольно нарушало ночной покой.
— Шатун… ахх ты… Носит тебя нелёгкая!.. — И мальчик прислушивался к треску ломаемых медведем веток, усердно подбрасывая в разгоревшийся костёр, чтобы отогнать непрошеного гостя.
Огонь огромного костра бушевал, пламя торопливо бежало, и в багровых просветах леса то тут, то там чудились маленькие злые глазки, вытянутая морда, прижатые уши.
Мальчик вложил два пальца в рот, как-то особенно пронзительно свистнул и загоготал:
— О-го-го-го!..
«О-о-о-о-о!» — далеко покатилось и отозвалось вместе со свистом по озеру, и опять бесчисленно зашумели тысячи крыл, и кто-то ходил по лесу, трещал валежник, и чудилось чьё-то сердитое урчанье.
Мальчик поворачивал к огню то спину, то бока, то ноги, пока от них не перестал идти пар. Потом пожевал краюшку хлеба, примостился у огня и… стало ему казаться — из лесу вышел медведь, оскалил зубы, расхохотался и стал есть в мешке наловленных тетёрок. Поел тетёрок и принялся за мальчиковы ноги, отъел ноги, чихнул, отёр лапой морду, сел на плот и поплыл по озеру. Плывёт по озеру, смотрит на него мальчик, а это не медведь, а дядя Силантий. И будто стоит дядя Силантий и трясёт его:
— Эй, вставай, Митюха, разоспался… Солнце-то где…
Раскрыл Митя глаза, вскочил, видит — солнце поднялось над соснами, залило и лес, и озеро, и острова. А над озером стоит неумолкаемый гам, плеск, стон, и стаи перелётной птицы чёрными вереницами носятся над водой, и возле чуть дышит полупотухший костёр.
— А я думал — медведь.
— Какой медведь?
— Да ночью шатун всё шатался по лесу… Я было пропал на озере вчера — опознался, темь, не видать, куда плыть. Кабы не ветерок, пропал бы: плот-то подо мной расселся.
— Ночью отчаливаешь, огонь на берегу зажигай, он и будет призначать направление.
— Ах я дурак!.. И верно… А я зажёг смолистый корень да потушил… Ну темь, хоть глаз выколи, не видать, куда ехать.
Они забрали птицу, заткнули за пояс топоры и отправились домой.
