– Слушай, Миша, тебе очень скучно?
– Как арифметика! – сказал Миша.
– Ну, возьми вот эту тетрадку и записывай в неё всё интересное, что с тобой случится, понимаешь? Это называется: «дневник». Ты будешь вести дневник!
Миша взял тетрадку и спросил:
– А что случится интересное?
– Я же не знаю! – сказал папа, закуривая папироску.
– А почему не знаешь?
– Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, – понял? Ну, иди!
Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:
– А кто будет делать интересное?
– Ты сам, – ответил папа. – Уходи, пожалуйста, не мешай!
Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:
«Ето дневник.
Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в неё что хочу, так будет интересное».
Написал, посидел немножко, осмотрел комнату, – всё в ней такое знакомое.
Он встал и отправился к папе. Папа встретил его нелюбезно.
– Ты, брат, опять явился?
– Смотри, – сказал Миша, подавая тетрадку, – вот я уж написал. Так надо?
– Так, так, – торопливо сказал папа. – Только «это» пишется через «э», и не «хоршую», а «хорошую», – иди!
– А что надо ещё писать? – спросил Миша, подумав.
– Всё, что хочешь! Выдумай что-нибудь и пиши… стихи пиши!
– Которые стихи?
– Не которые, а сам сочини! Отстань, приставала!
Папа взял его за руку, вывел за дверь и плотно закрыл её. Это уж было невежливо, и теперь Миша обиделся. Придя к себе, он снова сел за стол, развернул тетрадь и стал думать: «И чего бы ещё написать?» Было скучно. Мама считает бельё в столовой; в кухню, где всегда интересно, не велят ходить, а на улице – дождь и туман.
Было утро, четверть десятого, Миша посмотрел на часы и вдруг тихонько усмехнулся, а потом написал:
Он очень обрадовался, что у него вышли стихи; вскочил и побежал в столовую, крича:
– Мам, мам, я стихи сочинил, смотри-ка!
– Девять, – сказала мама, перекладывая салфетки. – Не мешай. Десять, одиннадцать…
Миша обнял её одной рукой за шею, а другой поднёс тетрадку прямо к носу ей.
– Да мама же! Ты посмотри…
– Двенадцать, – о, господи! Ты меня свалишь на пол…
Она всё-таки взяла тетрадку, прочитала стихи и огорчила Мишу, сказав:
– Ну, это, наверное, папа тебе подсказал, а во-вторых, «на стене» пишется через «ять» в обоих случаях.
– И в стихах через «ять»? – печально спросил Миша.
– Да, да, в стихах, – не мешай мне, пожалуйста; иди, занимайся!
– Чем?
– Ах! Ну, пиши стихи дальше…
– А как надобно дальше?
– Придумай сам. Ну, висят часы, они тикают звучно… и ещё что-нибудь, вот и будут стихи.
– Хорошо, – сказал Миша и покорно ушёл к себе. Там он написал о часах мамины слова:
но дальше ничего не мог придумать, а уж как старался, даже подбородок себе выпачкал чернилами, не только пальцы.
И вдруг, – как будто кто-то подсказал ему, – он придумал четвёртую строку:
Это правда: Мише было очень скучно, но когда он написал четвёртую строку, то ему от радости даже жарко стало.
Он вскочил и стремглав помчался к папе, но папа – хитрый человек! – запер дверь кабинета. Миша постучал.
– Кто там? – спросил папа из-за двери.
– Открой скорее, – горячо сказал Миша, – это я. Я стихи написал, очень ловко.
– Поздравляю, продолжай, – пробормотал папа.
– Так я хочу прочитать тебе!
– После прочитаешь…
– Я сейчас хочу!
– Мишка, отстань!
Миша наклонился к скважине дверного замка и прочитал стихи, но вышло так, как будто он в колодец кричал, – папа не ответил ему.
Это окончательно обидело Мишу, он снова тихонько ушёл в свою комнату, минуту постоял у окна, прижав лоб к холодному стеклу, а потом сел за стол и начал писать то, что думал.
«Папа обманул меня, что если писать дневник, так будет интересно, – ничего не будет. Это он, чтобы я ему не мешал. Уж я знаю. Когда мама сердится, он называет маму злая курица, а сам тоже. Вчера я играл в кегли его серебряным портсигаром, так он рассердился получше мамы. А сам говорит. Они оба такие. Когда Нина Петровна, которая поёт, разбила чашку, так они сказали: это ничего и пустяки, а когда я чего-нибудь разбиваю, так они говорят сто слов».
Вспомнив, как несправедливо обращаются с ним папа и мама, Миша едва не заплакал, так жалко ему стало и себя и папу с мамой; оба они такие хорошие, а с ним не умеют хорошо вести себя.