- Я и не думаю, вы весьма точно интерпретировали вкратце Фромма. Я бы хотел узнать, почему леди ваших лет уже прочитала столько труднейших работ ученых мужей?
- Я почти не читала художественную литературу… Переживания героев никогда не объясняли мне, что делать именно мне, какой пример с них брать, ведь я совсем другая, я не Маша Троекурова, не капитанская дочь, ни Тамара… Хотя… Тамара?
В этот момент Розалинда с недоверием поглядела на Ворона, словно сравнивая его с кем-то, встряхнула головой, словно отгоняя бредовый сон, но все же сухо ответила, покраснев и отвернувшись:
- Да, не Тамара, я же еще жива после твоего поцелуя…
На это Цетон едва не рассмеялся, заставив себя не будить Алину, отозвался, скромничая:
- Что вы, в самом деле, госпожа, я все же не демон, я обычный Ворон Отчаяния, не более, не более.
- Ладно, - торопливо отозвалась, не веря и не понимая Розалинда: - Долго еще ехать? И что мы скажем, в конце концов, что она сбежала и мы возвращаем? А если обвинят в похищении?
” Ох… Я чувствую себя ребенком, совершенно потерянным ребенком, который не встроен в жизнь общества, - размышляла девушка, с ужасом осознавая, что при любом столкновении с реальностью обнаруживает себя в непредвиденном автоматизированном переходе в спящий режим полнейшего отсутствия ощущения происходящего. Тем не менее, машина остановилась и предстояло что-то доказать в администрации детдома.
Розалинда с надеждой смотрела на слугу, не исключая при этом, что именно он может выкинуть какой-нибудь премерзкий фокус, в согласии со сценарием своей неизменной игры.
Алина, сонно потирая ладонями глаза и жалобно вздыхая, едва вышла из машины, сразу вцепилась в верный край пиджака Цетона, как будто Ворон вселял в нее больше доверия, чем родная сестра. Возможно, хоть она и не видела, она все-таки явно слышала, что стреляла по живым мишеням именно сестра, хоть и не понимала, кто убил всех врагов. Жестокость, очевидно, не связывалась в ее памяти с образом Лилии, если таковой вообще мог присутствовать у маленького ребенка, который только и видел закрытую дверь сестриной комнаты в свое время. Розалинда уже и не пыталась противостоять этой перемен приоритетов, доверие - вещь иллюзорная, хоть и значимая, лучше доверять “правильным” людям, от них больше выгоды. А любовь… При чем до жизни любовь?
========== Часть 12 ==========
Так и шла Розалинда, не заметив, что вслед за сестрой все больше приближается, стремясь прижаться, к слуге, как будто пугаясь собственной тени, будто бы он являлся своеобразным подвижным щитом. Однако Розалинда на самом деле безотчетно боялась не встречи с администрацией, а короткого, но пронзительного общества маленьких сирот, которые с самого раннего возраста обречены не научится понимать в полной мере, что такое любовь из-за отсутствия настоящей матери, отца, вообще близких, в какой-то мере кто-то имел шанс научиться счастливо жить, построить свое миросознание на воспоминаниях о том детстве, в котором еще все были живы, а кто-то не получил даже крошечной толики этого тепла, первоосновы и смысла и был обречен продвигаться в потемках наощупь сквозь свою непонятную жизнь в огромном, напитанном сквозняками, мире.
Но тем тяжелее ощущалось предательство Розалиндой, тем больнее впивалась в холодное сознание, заставляющее себя страдать, потому что этого требовала ситуация, мысль о грядущей встрече с матерью. Но, вместо того, все же пришлось встретиться с ними, с детьми, как будто Цетон намеренно выбрал путь через двор, пронизанный взглядами, множеством взглядов детей разных возрастов, при все при том, что их оказалось не так уж и много на твердой асфальтом площадке перед зданием. А они смотрели кто вопросительно, с робкой надеждой, сами не зная на что, а кто уже и озлобленно и в каждом из них ощущалась страшная потерянность, Розалинда ощущала ее особенно остро, особенно болезненно, словно вновь научившись проникать в самую человеческую суть, впитывая их боль. Казалось, будто каждого из них, и не меньше ее саму уносит куда-то холодным бушующим морем, а повсюду ночная мгла, или же не море, а множество острых веток сросшейся чащи пленяют и сбивают с пути, а надо бежать, куда-то стремительно бежать, от кого-то, а ходят кругами и опасность все ближе…
Цетон не торопился, словно задавая темп торжественно-скорбному шествию.
” Да что же он, в самом деле? - пронзила мысль сознание Розалинды: - Мы все еще живы! У нас есть выбор!” Но в тот же миг ее накрыла тяжелой могильной плитой иная неизбежная мысль, отчего она отвела взгляд от нескольких бессмысленно ее разглядывавших худых детей: ” У нас? У нас? У нас ли? А ведь у меня выбора уже нет, я заключила контракт со злом, теперь я обречена. Так вот откуда у Воронов столько клиентов. Не попадитесь им, дети, слышите? Не попадитесь злу! Оно всегда обещает золотые горы, а на самом деле… А что на деле? Еще не было приказа, что он не исполнил, значит, ничего страшного пока не произошло, не считая всего страшного, что произошло. Но вот цена… Кажется, скоро я ее узнаю…”
Алина пугливо прижималась к Цетону, показалось, что губы ее беззвучно сложились во фразу:
- Забери меня… отсюда…
Судя по всему, она провела среди воспитанников около двух месяцев, но за это время ее так и не приняли… Достигли крыльца, начались разбирательства с охраной, они уже знали о пропаже и почему-то ожидали самопроизвольного возвращения девочки, на счастье бесправной Розалинды, не сообщив в полицию. Прошли внутрь, Розалинда уже не воспринимала вопросительные взгляды детей, нервно и жалобно вцепившись в рукав пиджака, на что слуга не обращал внимания, бережно поддерживая за плечо Алину, у которой ноги заплетались от того, как она прижалась к Цетону.
Пропустили к администрации, говорили долго, в первую очередь пришлось объяснять и врать, что девочку не похищали, что она сама сбежала, а это ее родственница. Однако несовершеннолетняя Розалинда, знавшая, что как шлейф длиной в жизнь будут трупами всплывать справки из отделения психиатрии, не рассматривалась, как возможный опекун, а поэтому и родственником почти не считалась. Но у Цетона на этот раз нашлось достаточно документов, подлинность которых проверяли и перепроверяли, но нигде не нашли подвоха. Складывалось впечатление, что он вечно только и занимался подделкой бумаг, конечно, для Ворона, все человеческие сложности являлись только развлечением, частью игры. Но он, тем не менее, застыл с каменным лицом, казалось, перестав дышать, что вообще-то и так являлось для него необязательным параметром, когда решили все-таки проверить по базе данных его личность, да и прочие формальности, кажется, для автоматизации взлома компьютеров у древних существ не хватало практики, поэтому когда-то пришлось повозиться. Когда он нашел время, Розалинда даже представить не могла, с учетом того, что слуга не отходил от нее.
Отозвались, что все нормально и по лицу Ворона растеклась довольная вежливая улыбка. За все время разговора в душном пыльном кабинете с засохшими цветами, жужжащим компьютером и сквозняком незаклеенных окон, за все время скучнейшей и сложной беседы с женщиной-бульдогом с висящей шеей и пустыми жадными глазами, за все то долгое Розалинда не проронила ни звука, только прижимая к себе Алину, на этот раз действительно опасаясь, что ее могут забрать, а Алина, как чувствуя убийцу, жестокого убийцу и обманчиво не ощущая его в Вороне, как будто стремилась избавиться от общества сестры, не отпускавший ее от своих колен. Ворон колдовал со своим обаянием и подписями виртуозно, но кажется, бульдог ожидала денег, словно выкупа за обоюдное молчание.
- Ведь это вы похитили девочку, а теперь одумались, - проскрипела странно она, как будто весь мир принадлежал ей, ее власть в этом потерянном минимире действительно пугала.
- Сударыня, как вы могли подумать такое? Зачем же нам похищать родную сестру Лилии? - с эффектом легкой укоряющей и восхищенной недоуменности произнес стремительно Цетон, кажется, сам едва не скрежеча зубами от желания убить бульдога. Да-да, убить той самой леской, но вместо того он украдкой выдвинул вперед из-под пиджака несколько толстых пачек с купюрами, таких, что пустые глаза женщины засветились стеклянным блеском, когда в осколках пивной грязной коричневой бутыли, раздавленной на шоссе, отражается свет несущихся бешено мимо фар. Таким образом, через непродолжительное время проблема оказалась разрешенной, осложняемая только обещанием наблюдать за дальнейшей судьбой девочки, весьма похожим на правду, ибо не судьба ребенка заботила бульдога, а обычная возможность под угрозой вытащить с богатых еще денег, обещавших пойти уж явно не на нужды тех детей во дворе. Потом у Алины спросили, остались ли у нее какие-то вещи, она кивнула, впервые за долгое время улыбнувшись, когда ей сообщили о возможности более не возвращаться в этот казенный дом, но неказенных вещей уже почти не оказалось, а искать и отбирать их у ничего не имеющих, с робкой надеждой, что таким образом они в будущем не станут воровать, казалось бессмысленным, хотя Розалинда чувствовала себя, благодаря Цетону, спасателем, спасателем у которого есть хоть какая-то власть, какой-то частью души и разума она сумела ощутить радость, смешанное с желанием усыновить и удочерить через два года всех этих бедных детей, но… Они смотрели все так же потеряно и вопросительно, а в радость вмешивалась горечь невозможного… А почему невозможного - неизвестно, наверное, не хотелось иметь дело с плохими людьми, а попытаться вырастить из них хороших не хватало таланта… Так или иначе, садясь в машину Розалинда едва могла побороть всеобъемлющее чувство вины перед ними всеми, отчужденными от всей настоящей любви кроме взаимовыручки. Но чем дальше уносилась в пространстве города небольшая территория детдома, тем легче становилось Розалинде, тем лучше она сознавала, что ничего не произошло от этих взглядов, произошло великолепное - Алине теперь всегда будет с ней, какой-никакой, но родной сестрой.