Спустилась ночь, слишком рано, как всегда в ноябре, по улицам поползли мистические холодные тени, все сильнее ощущался мороз, начал падать снег, вскоре покрыв наледью всю дорогу. Машину не заносило только благодаря искусству водителя.
Достигли клиники, Цетон уже успел узнать адрес.
- К кому вы? Часы приема уже закончились.
- Чрезвычайные обстоятельства не в счет? - грозно сверкнул глазами Цетон, похоже, он не на шутку злился, отчасти уже теряя свою человеческую форму, что производило на людей неизгладимое впечатление, от чего охранник и врачи расступались в шоковом состоянии, не имея сил объяснить, что происходит.
- Почему ты не применил “это” к приставам? - не понимая, что “это”, но наблюдая его последствия, отозвалась Розалинда, ощущая инфернальное давление на психику. Кажется, его ощутили и другие, где-то издали раздались хором приближающиеся крики, стоны и плачи, но Цетон и глазом не моргнул, только на всякий случай, придвигая ближе к себе подопечных.
- Не хотел вас пугать, не хватало злости, а если бы ушли те, пришли бы новые, ключ к разгадке хранится у вашей матери.
Тогда Розалинда осознала, что ее все-таки ждет встреча с матерью, но, очевидно, лед вступал в свои права, ей овладело безразличие. Она устала и замерзла, единственным желанием оставалось стремление закутаться с головой в одеяло и заснуть, хотя бы сон стал временным облегчением, а еще она понимала, откуда столько живых трупов на земле, поглядев за день на бульдога, приставов и множество иных странных пустых жадных людей…
- Кто здесь? Что вам опять от меня нужно? Сколько раз повторять, я здорова… - послышался затравленный нараспев голос из-за двери изолятора. Розалинда вздрогнула и поморщилась от воспоминаний, заставляя себя произнести спокойным свои голосом, напоминавшим свой прежний голос:
- Мама, это я, Лилия.
- Лилия? Не может быть, должно быть… Нет… Я не сошла с ума, неужели уже галлюцинации?
- Мама, это я. Ты должна выйти отсюда.
========== Часть 13 ==========
За долгим молчанием двери ощущался ужас, затем оттуда донеслись приглушенные рыдания, стенания:
- Я не могла сойти с ума, неужели? Зачем? Зачем они со мной это сделали? Лилия так не может говорить со мной… Лилия, это твой образ ко мне пришел?
- Если ты не хочешь видеть Лилию, называй меня Розалиндой, - невольно вырвалось у девушки, плаксивый голос неверившей женщины начинал раздражать.
- Открой дверь! - приказал Цетон санитару, который, как казалось, стал его верным рабом, послушался.
Взгляду Розалинды предстала исхудавшая старая от изнеможения женщина с затравленными впалыми глазами с затуманенным ненужными лекарствами взглядом, поднятыми костлявыми руками с обвисшей желтой кожей… Она пугливо озиралась и ненормально заслонялась от света, и немой крик исказил ее лицо, когда она увидела Розалинду, она только пролепетала:
- Лилия? Это действительно ты? А это! Алина! Девочка моя! Алина!
В реальность сестры, кажется, ей ничто не мешало поверить. Едва переступив порог и освободившись с помощью Цетона от смирительной рубашки, мать бросилась к Алине, которая, заливаясь слезами, прижалась к ней, показалось, что они становятся единым целым, контуры их срастаются, только это в глазах темнело от безысходности, в которую погрузилась Розалинда, ее воспринимали как призрака, неважно, что это было только исстрадавшееся за два месяца принудительно ненужного лечения мать. Цетон стоял рядом, а его как будто не видели, но его суровый взгляд все больше смягчался и наполнялся какой-то звериной непроходящей тоской при виде, какое счастье отпечатывалось на лице Алины, как будто ее образ мучительно исходил из его сознания, скорее, ее необъяснимая симпатия. И они стояли с Розалиндой, как двое чужих этому миру. Только Розалинда ощущала все ту же ревность, уже и к Цетону, и к матери и на какой-то миг пожелала смерти Алине, к которой было приковано всеобщее трогательное умиление, хотя еще накануне она бы скорее сама пострадала, чем пожелала ей зла. Но маленькая девочка, словно миниатюрная копия сестры, зловещим двойником занимала ее место. Только здравый смысл заставил убедить себя, что в порядке. И что в порядке?
Мать повернула голову, как будто не узнавая Розалинду, в тот же миг по телу ее прошла судорога и из глаз брызнули слезы, она, не имея сил отпустить Алину, блаженно прижавшуюся к материнскому плечу и утонувшую в ее объятьях, проговорила срывающимся голосом:
- Лилия? Ты Лилия? Как тебе удалось исцелиться? Как же ты можешь быть Лилией? Мне сказали, что ты обречена… Я так испугалась, девочка моя… Лилия! Как же ты сможешь простить меня за такое предательство? Как же я могла?! Как я могла оставить тебя? Как я могла сбежать! Лилия, доченька моя, прости, прости меня! Прости! Простишь?
- Прощу, не суть важно, - сухо отрезала Розалинда, сурово и равнодушно взирая на унижающуюся в бессмысленных попытках мать: - Что случилось за время моего отсутствия? Почему ты оказалась здесь? Мы должны тебя вытащить!
- Он… Это все он… Он соблазнил меня, а я всех бросила… Забрала только Алину, а братика твоего отец не отдал… А теперь он… оййй… Ох-ой-ой… Как жить? Что я натворила!
- Кто соблазнил? - требовательно отозвалась Розалинда тоном следователя.
- Григорий…
От этого заявления по лицу Цетона пробежала страшная серо-черная тень, на лбу проступили жилы, глаза налились кровью, вид его внушал ужас, но лишь на пару секунд.
- Пешки, шашки…- процедил он сквозь зубы, от чего-то криво мерзко улыбаясь, Розалинда удивлялась, как мать всего этого не замечает и все же, что такого в этом имени. Григорий, кажется, он был замешан в опечатывании квартиры и разорении компании.
- Для начала необходимо заняться вашим вызволением из этого неприятного места, - впервые включился в разговор Цетон.
- Розалинда, можно я теперь тебя буду звать Розалиндой? Лилия как будто исчезла, я тебя не узнаю, радость моя… Розалинда, кто это? - наконец рассеяно спросила мать.
- Сударыня, к вашим услугам, слуга вашей дочери и ваш верный союзник, Цетон, - заставляя себя сдерживать напряженно злобу, представился Ворон.
Мать, сидя нелепо на коленях и разинув от удивления рот, обескуражено кивнула, видимо, находясь под какими-то успокоительными, которые, ненавистные, так помогали Розалинде, доведя ее до роковой встречи с Вороном. И сама Розалинда чувствовала повсюду этот едкий ненавистный запах медицины, копания в человеческом мозге, хотя уже давно доказали, что мозг - коммутатор, мысли рождаются где-то вне его подчинения, человеческие идеалы, культура - ничто в нем не закладывалось на инстинктивном уровне, а они, психиатры все пытались найти то, чего нет. И вообще вся теория Дарвина виделась грандиозным общемировым обманом, своего рода заговором с сокрытием очевидных несоответствий и грубых погрешностей… Да и книги все, что Фрейд, что Фромм “начинались за здравие, кончались за упокой”, сперва каждый считал своим долгом подвергнуть критике существующие теории, затем шло выстраивание главного вопроса, главного, по мнению исследователя. И каждый раз казалось Розалинде, тогда еще Лилии, что вот-вот и это та самая книга, которая приблизит к Ответу, но, судя по всему, его никто не знал, даже самые ученые мужи, и те не могли дать ответственного объяснения своим же вопросам, как будто суть их трудов только и заключалась в постановки новых и новых вопросов…
Розалинда вышла из ступора, когда Цетон бережно поднял мать, взяв, как подобает джентльмену, даму за руку, улыбнулся Алине, которая теперь прижималась, как приклеенная, к матери. Вскоре он без труда добился встречи с главврачом, и с ним повторилась такая же история, как в Питере, когда Цетон успел подделать уже и эти документы, Розалинда и не пыталась помыслить. Тем не менее, хотя все казалось улаженным, Цетон, казалось, куда-то торопился, мать и Алина пугливо цеплялись за него с разных сторон, пока он вел их до машины, Розалинда гордо и независимо с тайной озлобленностью вышагивала впереди, ожидая вскоре пока персонально ей не отрыли дверь. В салоне пришлось потесниться, в багажнике от того намного больше вещей не стало, сопоставив эти факты, Розалинда сочла необходимым сообщить: