- Но сила-то нечистая… - пробормотала раздраженно девушка, как будто злясь на себя, за прошлую нестойкость, хотя прекрасно понимала, что та нестойкость не оставляла выбора - сделка или неизбежный суицид.
- Но, может, и не грязная… - сыронизировал слуга, оборачиваясь. - Цена не так уж высока, если удастся прожить жизнь в неге и удовольствиях, а ведь вы еще так молоды, моя госпожа. Моя же задача - добиться любой ценой такой для вас жизни, жизни без боли. Инцидент с вашими родителями, полагаю, - лишь временное неудобство, которое я как истовый верный слуга, обязан устранить, дабы не беспокоить свою госпожу.
- Бесчеловечно же ты говоришь… - фыркнула девушка, лицо ее дрогнуло - в Москве ждала тяготящая неизвестность, мысли сделались тоскливыми и безысходными, она осознавала все лучше, что мир не таков, каким кажется, но это еще полбеды, поскольку та его часть, которая на поверхности, хуже порой, чем сокрытая, однако, похоже, она еще не понимала смысла служения Воронов. Цетон скрывал, но девушка уже догадывалась, поэтому горестно вздохнула:
- Зачем же это я так…
- Вы что-то приказали, моя госпожа? - деликатно поинтересовался шепотом слуга.
- Нет-нет, продолжай смотреть в облака. И все-таки… Как бездарно и нестойко я разменяла вечность на мелочи и видимость защиты.
- Людям вообще свойственно выбрасывать целую вечность ради мелочей, - изменился голос Ворона, стал глухим, как будто старческим, не осталось услужливости, он невидящим взглядом посмотрел на собеседницу, как будто что-то вспоминая или сравнивая, но вскоре отвернулся, говоря:
- Надеюсь, пока все в порядке и больше распоряжений нет? Тогда, прошу вас, отдыхайте, моя госпожа.
Но все его поведение слуги ничуть не показывало тогда, что он раб - напротив, скорее оно обращалось осязаемо грозным извечным миражом короля, властителя, от чего Розалинде становилось не по себе.
- Впрочем, - напоследок добавил своим настоящим голосом Цетон, - насчет защиты вы зря не верите, раз уж сделка состоялась, Ворон не имеет права нарушать общепринятых условий.
- Значит, вас много? - ощущая, как тяжелый сон наваливается на уставшее тело, спросила девушка.
- Нас много, очень много, мы беспощадно терзаем этот мир, выдавая себя то за слуг, то за задушевных друзей, - проговорил, отводя ослепленный взгляд в полумрак салона, Цетон и словно уносясь куда-то, и вовсе не радуясь своему небольшому сообщению. - Но самое нелепое и странное, что нас кто-то смеет обвинять, ведь люди сами соглашаются, без согласия нет сделок. Кто же тогда и зачем подарил им чудо разума, если им пользуются только для подсчета денег?
Самолет летел, странно все-таки, почему такая громадина летает, а человек только падает…
========== Часть 4 ==========
Прибыли. Ее неприятно поразила Москва, еще более громоздкая и пестрая своим мельканием, чем Петербург, однако осмотр города не имел никакого смысла. Вставал ребром вопрос: что произошло в последние несколько месяцев, почему никто не отвечал на телефонные звонки, никто не приезжал навестить? Она уже предугадывала снова недоброе, и верно - в квартире по указанному адресу их встретила гробовая тишина, никто не открывал, в окнах не горел свет. Сотовый мамы и домашний лишь усугубляли эту ледяную тишину.
- Думаете, госпожа, они просто куда-то ушли сегодня? - предположил Цетон, будто действительно принимая некое эмоциональное участие в происходивших страшных нелепицах и несправедливостях, впрочем, как знать.
- Нет. Да - ушли, но не сегодня.
- Ломать дверь? Нам необходимо где-то переночевать, или вы предпочтете подыскать гостиницу?
- Да что ты за вандал такой? Не ломать, а взломать! Не поеду я в гостиницу, я должна посмотреть, что там! - резко, но без откликов гнева ответила Розалинда, взметнув недовольными стрелами уголки длинных ресниц.
Слуга безоговорочно понял приказание, в его хитрости и ловкости она не сомневалась - добыл откуда-то гнутую проволочку, моментально соорудил из нее отмычку, минуты две поковырял с видом профессионала в замках, и обе тяжелые дорогие двери поддались безропотно, как укрощенный хищник.
Розалинда довольно и снисходительно, как королева, вскинула брови, но не улыбнулась на этот ловкий фокус. Вошла, хотя слуга, не обладая даром предвидения, с опаской прошел вперед, осматривая с видом опытного телохранителя пустующую квартиру - никого, впрочем, ни следа криминала, только толстый слой пыли на незнакомых новых вещах и паре старых, знакомых с детства, статуэтках выдавал неладное. Кое-что казалось вполне объективным объяснением, но Розалинда не решалась его озвучить без должных подтверждений, утром стоило спросить у соседей.
Девушка остановилась в нерешительности с опущенными и висящими плетьми руками перед обширным зеркалом во всю стену в громадной, казалось, непропорционально громадной прихожей, готовой заглотнуть больше гостей, чем могло быть у человека друзей со всеми их суетливыми шляпами и тростями. Однако ныне не осталось и следа от гостей, да и от друзей, очевидно, тоже, у богатых часто их и вовсе нет, точнее их не становится, стоит только оступиться, да и всякий обыватель в суеверном страхе ночной религии отголосков язычества нестерпимо сторонится чужой беды, как опасного вируса.
На гладкой коже зеркала выступала глубоким порезом морщина, деля его искажениями на несколько самоотражений. Кто-то здесь пытался с ним бороться, убить зеркало в страхе своего отражения, а, может быть, просто неосторожно задели в суматохе. Суматохе чего? Куда и от кого бежали? Девушка невозмутимо и без усилия оставалась подле полутемного стекла, лицо ее не казалось чужим, не казалось своим, вообще никаким, это была просто кукла, оболочка. Что с ней так носиться? Пусть себе будет…
“Я должна бы испытывать хоть что-то, хоть какое-то ощущение горечи или страха, может быть, злости, хоть что-то способное заставить двигаться вперед, распутывая этот страшный клубок тайны”, - подумала девушка, равнодушно и абсолютно спокойно разбирая свое лицо и тело в искажениях темного зеркала. Слуга между тем проверил квартиру на предмет прослушки или подобных ловушек - все чисто. Тогда, не дожидаясь приказаний, подошел к госпоже, снял с ее безвольных плеч пальто, аккуратно упокоил его в утробе глубокого сумрачного шкафа, так жаждущего принимать и принимать одежду, но давно заснувшего в своем одиночестве в отсутствие посетителей.
- Госпожа? - осторожно спросил Цетон, слегка наклоняясь ее уху. Она только что-то промычала, рассматривая, как в трансе, свое отражение, словно упоенная его спокойным созерцанием без извечного ужаса и беспрестанного страха. Эмоций не оставалось, она сама их продала за покой, а теперь они бы, может, и помогли, может, сердце бы подсказало, что делать, а теперь только четко и размеренно щелкали выключателями страницы разума. Она анализировала свое лицо, все его незнакомые и чужие черты, тонкую, словно тушью проведенную, линию носа, безучастные короткие выгнутые безразличием брови, неулыбающиеся бледные губы, кукольные пухлые щеки, и не менее кукольные, совершенно потухшие, как у умирающего старика, глаза, впивающиеся несколькими слоями радужной оболочки прямыми лучами во все окружающие предметы, но словно бы только видя и не воспринимая их.
- Твой мир нереален… - вспомнилась собственная пронзительная мысль и не напугала, не напугало даже абсолютное равнодушие, сама себе ответила:
- Нереален? И что с того?
Она вздохнула, прошла в одну из многих пустующих комнат. Одна только пыль, а слуга даже не оставил следов на этой пыли. Цетон услужливо вился вокруг нее, глаза его мерцали таким же безразличием.