Девушка выпрямилась, царственно заняв свое место на предварительно аккуратно отодвинутом и затем задвинутом стуле с витыми ножками. Видимо, дела матери шли в гору или появился чрезвычайно богатый партнер, а, может, она просто очень хотела забыть все произошедшее в ее жизни за последние годы и в роскоши находила некое утешение и забытье.
- Что тут говорить… Не заключай сделки со злом, даже во имя добра. Цена всегда одна. Я не права? - продолжала девушка, но Цетон, поймав на миг ее пустой блеклый взгляд, безмолвствовал, ничего не подтверждая и не отрицая хотя бы единой чертой своего стертого мрачно-благодушного лица, затем ухмыльнулся с явной подколкой, конечно же, не в адрес хозяйки:
- Зато добро никого не может спасти от боли.
Розалинда слабо улыбнулась, ничего не выражая этой призрачной улыбкою последнего осеннего листка, сморщенного, желтого, некогда питавшего древо, а ныне лишь медленно молчаливо гниющего под подошвами асфальта. Возразить она не могла.
- Запомни, мы здесь на “птичьих правах”. Ты уже успел что-то выяснить о матери и сестре? - неторопливо и без аппетита завершая трапезу, поинтересовалась хозяйка.
- Конечно, как вы приказали, я начал расследование ранним утром, с первыми лучами зари. Вот список свидетелей, а также сведения, которые удалось добыть, - отозвалось бархатным искренне неискренним голосом существо, извлекая немедленно откуда-то огромную, но невозможно аккуратную кипу бумаг, фотографий и, очевидно, личных записей “следователя”, красовавшихся крупными витыми буквами древних фолиантов на поверхности обычной печатной бумаги.
- Вывод? - следовало бы сказать с жадным волнением, но спросила холодно, размеренно и четко Розалинда.
- Судя по данным, полученным от соседей, госпожа, Ваша достопочтенная мать прожила здесь не больше двух месяцев, квартира уже давно пустует. Ваша сестра находится в детдоме номер N, если прикажете, я, как Ваш опекун, сумею забрать ее не позднее сегодняшнего вечера.
- Приказываю. Когда это ты стал моим опекуном? Значит, мать лишили родительских прав, а отец сам отказался, что-то провернув с законом? Да с его любовницей-юристом, впрочем, не мудрено. Так, где же мать, хотя я уже почти догадалась?
- Вы догадались, ее, так же, как и Вас, забрали в клинику два с половиной месяца назад.
Розалинда вздохнула, обесценено, насмешливо.
- С похожим раздвоением личности, психозом? Что ж… Я считала, что ЭТО имеет статус вопроса, а ЭТО всего лишь наследственность… Доктор Фрейд, доктор Фрейд, что-то вы напридумывали, а никому не ответили.
- Это всего лишь либо сбой в химическом составе клеток мозга, гены, либо проблемы идентификации, комплексы - сумничал учтиво Цетон.
- Интересно, кто на кого повлиял - ты на Фрейда или наоборот? Ну да ступай за сестрой, а то мне тяжело мыслить о главном, не отвлекаясь на суетные детали. Знаешь, заморозка - это как лоботомия, только без отсутствия образного мышления. Иди.
- Считаете ли вы себя здесь в безопасности? - осведомился Цетон.
- Ты уже нашел каких-то врагов? Мы приехали ночью, меня не могли видеть.
- Как пожелаете, вам незачем видеть ужасы незащищенного детства. Если вам будет грозить опасность, я всегда почувствую благодаря печати и вернусь, где бы вы ни находились. Покорнейше прошу извинить.
Цетон, поклонившись, ушел, но как будто что-то скрывал, скрывал неких врагов, которые являлись, возможно, не врагами госпожи.
========== Часть 5 ==========
“Он сказал, так сказал про детство… Мне не нужно видеть во избежание боли? Я ничего не чувствую, я могу не видеть, но это не отменяет факт существования этого зла, - размышляла Розалинда. - Что теперь делать с матерью? Скорее всего, убедиться, действительно ли она сошла с ума, или ее кто-то подставил, необходимо разузнать, какой у нее здесь завелся бизнес, какие враги, а также не замешана ли здесь новая женщина отца. Странный он, отец, они всегда выглядели такими счастливыми с матерью, они любили друг друга, поэтому и получилось нас трое детей как воплощение великой любви двоих, великого взаимопонимания. Что же произошло потом? Во всем виновата я? Мое безумие стало раскачивать узкий мостик счастья, вскоре он сам не выдержал порывов ветра и оборвался уже без моего участия. Но как же можно было вот так разделить детей, а потом сдать в детдом? Что за чудовище поселилось в них, в этих добрых людях? Я уже плохо помню их лица. Столько всего изменилось”.
Розалинда медленно расхаживала вдоль просторных светлых комнат. Фарфор в витринах разглядывал ее весельем древнегреческих богинь, двоясь в зеркалах их танцами и улыбками. Девушка смутно помнила этот любимый мамин фарфор, который всегда казался чересчур вычурным, красивым, словно душащим.
“Так все-таки наследственное или вопрос?”- размышляла госпожа, уверенная, что скоро вернется Цетон с сестрой, пыталась понять, что он за существо: “Ворон, слуга Отчаяния… У Отчаяния своя армия… Да, вполне может быть, если бы не все так абстрактно и запутанно. Я не ощущаю боли, но и не могу творить… Нетворения смерти подобно. Значит, я умерла. Если меня уже не спасти, может быть, этим злом удастся вытащить из темноты хотя бы других, мою семью, вернее, то, что от нее осталось. А отца… Убить его? Я ведь могу приказать, и Ворон выполнит все безупречно, никто не узнает, не арестует. Какой соблазн, да и мне уже все равно - меня не спасти. Но все же… Он тоже просто сломался, я видела его глаза в последние визиты… А мать? Разве не она первая меня предала, тоже сломалась? Но ее я почему-то пытаюсь спасти”.
Розалинда тихо вздохнула, не зная, что делать с отсутствием боли, когда должно болеть, даже мучить безответностью не общего вопроса, а обычного, но все так же неразрешимого вопроса морали.
“Ему не отдадут сестру просто так… Возможно, придется подождать, а возможно, ее вообще не отдадут, - понимала Розалинда. - Жалко, что у меня нет сотового… Да что сотовый, подумаешь, не как у всех нормальных людей. Во-первых, я никогда не могу быть такой, как все, во-вторых, я ненормальная, в-третьих, человек ли я уже? Почему он называл меня уникальной? Он говорил, что избавит от боли, но от страха смерти, кажется, не в его силах… Я боюсь, боюсь конца… Жизнь моя коротка, но получить от нее должную радость теперь, как и всегда, невозможно”.
Печальные фиолетовые глаза отражались во множестве зеркал, Розалинда проводила рукой вдоль балясин и спинки общиной кровати в спальне, заходила в детскую - вещей почти не осталось, только в углу заброшенный старый мишка, игрушка… Отчего-то его вид кольнул сознание болью, словно трещина на льду, знаменитом и надежном льду. Он лежал, брошенный, запыленный, с вывернутыми, словно сломанными, лапами, и… улыбался, тараща свои стеклянные черные глазки, добрый всегда и ко всем, совсем как ненастоящий медведь, как полный его антагонист.
Розалинда отвела взгляд, покинула комнату… “Ничего прежнего не осталось, старый дом исчез, квартира продана, сестра и брат порознь, и вроде все живы пока еще, а семьи и счастья уже нет, будто умерли. А отец? Что отец? Да тоже, что мать, она же первая сбежала сюда, позволила себе оставить сына”.
Вскоре дверь отворилась, вошел Цетон, один, как и предполагалось, задумчиво поглядывал исподлобья, как бы не зная, что сказать, дабы не не выполнить приказ, наконец сформулировал:
- Время выполнения Вашего приказа откладывается, вернее, он изначально оказался протяженным во времени.
- Я догадалась, тоже и с братом ведь? Сейчас стоит найти информацию относительно того, какой бизнес завелся у матери и с кем она сбежала, что-то не верится, что одна.
- Прикажете мне начать сбор информации?
- Нет, я пойду с тобой. В этом доме слишком много теней…