- Отправляемся на место, тебе не показалось, что кто-то пытался уничтожить все свидетельства и документы?
- Я лишь слуга и не имею права делать поспешных выводов, однако, ваше предположение весьма правдоподобно, - поклонился Цетон, облачая свою госпожу в изящное кремовое осеннее пальто, поправляя бережно легкие перчатки на ее руках, застегивая короткие блестящие сапожки, осмотрительно не касаясь при этом тонких щиколоток. Розалинда не сопротивлялась, будто уже привыкая, в целом, она давно привыкла, что она не принадлежит себе, жизнь несет ее посредством всех окружающих людей, которые принимают за нее решения, порой поспешные и ошибочные. Цетон не преминул вернуться к теме короткого разговора, в то время как госпожа и слуга ждали прибытия просторной кабины лифта с позолоченными поручнями, зеркалами и цветами внутри:
- И все же вы, госпожа, зря горюете об эгоизме. Ваш внутренний мир более важен, чем все проявления внешнего, вы ни в чем не виноваты, виноват только внешний мир, который не потрудился вас понять.
- Лишнее болтаешь, по-твоему, виноваты мои родители? Хотя… Нет, не лишнее. Виноваты, наверное. Я долго размышляла о сути предательства, а сейчас не знаю, что думать… - вздохнула Розалинда, вновь сталкиваясь равнодушно со своим отражением, теперь в лифте, как и в день прибытия, как будто от нее не осталось ничего, кроме этих иллюзорных изображений, возвращенных лучей.
- Покорнейше прошу меня извинить, - паясничал Цетон, словно упиваясь превосходной игрой, точно с наслаждением кого-то копируя, впрочем, он был из тех Воронов, которые не испытывают никаких эмоций, точнее, он являлся уникальным со своей особенностью, неоднозначной способностью, продолжал: - Однако эгоизм или альтруизм - вопрос противоречивый, в каждом живет подсознательный зверь, альтруизм и мораль заставляют его ютиться в клетке, а эгоизм и, или инстинкты только дают свободу, позволяют человеку, так сказать, реализовать весь свой природный потенциал. Все стремятся к отсутствию боли и удовольствию, не более того.
- Ясно, - не воспринимала Розалинда, ощущая, что вместо ее ценностей и идеалов витает только пепел, где-то там, в глубине души. - Ты ведь этот… Как их? Скептик?
- Релятивист. Ничто не истинно, - уточнил с легкой улыбкой мудрого наставника и учителя Цетон. - Скептики верили в существование истины, говоря, что нет ее четких критериев. По моему мнению, и она сама не более, чем призрак, умозрительная спекуляция бездельников. Я предпочитаю препарировать вещи более реальные и насущные, к примеру, сейчас моя святая обязанность оберегать Вас от дождя с помощью зонтика, пока вы не дойдете до машины. Вот так.
По лицу молодого человека пробежала довольная улыбка, он проследовал за руль, бесшумно захлопнув дверцу.
- А твой договор разве не истина для тебя? - спросила, вырисовывая рыжим пожаром на фоне серого полосатого стекла Розалинда.
В зеркале над лобовым стеклом отразилась насмешка водителя:
- Не сказал бы. Следование его правилам достаточно вольное. Моя вежливость и услужливость - моя личная воля, можно сказать, моя прихоть.
- Не забывайся, - командовала девушка. - Хоть ты и господин, но ты слуга!
Кажется, она не осознавала полное противоречие самой себе. Автомобиль, отличный бордово-алый Альфа-Ромео, тронулся. Мимо уныло поплыли улицы, почти такие же, как в родном Петербурге, но, кажется, еще более загруженные, задымленные осенью…
“Я умерла? - размышляла Розалинда. - “Сознанье смерти или смерть сознанья”… Кажется, это Байтов… Я раньше много читала стихов, а потом все смешалось, не осталось нужных слов, врачи не давали волноваться, не давали читать, родители не приносили книг, а вдруг я бы смогла сформулировать Вопрос? Мне бы уже и без Ответа его одного хватило… Тяжело ведь, когда со всех сторон ощущаешь, что все убеждены, будто ты делаешь что-то не так, не то, а что - не говорят! Да… Зато Цетон всегда соглашается, как я понимаю, однако, я уже догадываюсь о цене его соглашений”.
Шоссе стало, притом совершенно глухо, то есть не имелось более никакой объективной легальной возможности продвигаться дальше со скорость превышающей двадцать километров час, если не меньше. Цетон недовольно прицокнул языком, понимая, что доставляет неудобства своей хозяйке. Последняя, между тем, не обращала на скорость движения никакого внимания, рассматривая из окна медленно уныло текущие мимо здания и дороги, продолжая размышлять: “Интересно и жутко, что же плели злые языки про нашу семью, когда все так сложилось? Что говорили про отца? В общем-то, меня мало заботит общественное мнение, как и все прочее, даже сама суть жизни, меня ничто более не волнует, но все-таки я ненавижу, когда маленькому ребенку, словно в укор говорят: “твой безответственный отец” или ” твоя ненормальная мать”… В чем он виноват? В том, что они его родили, вышвырнули в этот мир, чтобы потом его упрекали существованием таких родителей? Неужели такое теперь плетут про брата и сестру? Как бы я хотела… Нет. Я не умею ничего желать, но… Я обязана остаться с ним, вырастить их… Впрочем, мое присутствие будет проклятой тенью напоминать окружающим об ореоле сумасшествия вокруг нашей семьи. Если все, как я думаю, то мать вовсе не безумна. Кто же новая любовница отца? Почему Ворон говорил о каких-то врагах? Я ничего не понимаю в этом огромном внешнем мире, а еще меньше в своем, еще более огромном, внутреннем. Там, в душе, как будто бы пустыня с вечно воющими ветрами. Как мне познать ее? Где найти землю для ростков прекрасного и великого? Да и зачем…”