Но тем тяжелее ощущалось предательство Розалиндой, тем больнее впивалась в холодное сознание, заставляющее себя страдать, потому что этого требовала ситуация, мысль о грядущей встрече с матерью. Но, вместо того, все же пришлось встретиться с ними, с детьми, как будто Цетон намеренно выбрал путь через двор, пронизанный взглядами, множеством взглядов детей разных возрастов, при все при том, что их оказалось не так уж и много на твердой асфальтом площадке перед зданием. А они смотрели кто вопросительно, с робкой надеждой, сами не зная на что, а кто уже и озлобленно и в каждом из них ощущалась страшная потерянность, Розалинда ощущала ее особенно остро, особенно болезненно, словно вновь научившись проникать в самую человеческую суть, впитывая их боль. Казалось, будто каждого из них, и не меньше ее саму уносит куда-то холодным бушующим морем, а повсюду ночная мгла, или же не море, а множество острых веток сросшейся чащи пленяют и сбивают с пути, а надо бежать, куда-то стремительно бежать, от кого-то, а ходят кругами и опасность все ближе…
Цетон не торопился, словно задавая темп торжественно-скорбному шествию.
” Да что же он, в самом деле? - пронзила мысль сознание Розалинды: - Мы все еще живы! У нас есть выбор!” Но в тот же миг ее накрыла тяжелой могильной плитой иная неизбежная мысль, отчего она отвела взгляд от нескольких бессмысленно ее разглядывавших худых детей: ” У нас? У нас? У нас ли? А ведь у меня выбора уже нет, я заключила контракт со злом, теперь я обречена. Так вот откуда у Воронов столько клиентов. Не попадитесь им, дети, слышите? Не попадитесь злу! Оно всегда обещает золотые горы, а на самом деле… А что на деле? Еще не было приказа, что он не исполнил, значит, ничего страшного пока не произошло, не считая всего страшного, что произошло. Но вот цена… Кажется, скоро я ее узнаю…”
Алина пугливо прижималась к Цетону, показалось, что губы ее беззвучно сложились во фразу:
- Забери меня… отсюда…
Судя по всему, она провела среди воспитанников около двух месяцев, но за это время ее так и не приняли… Достигли крыльца, начались разбирательства с охраной, они уже знали о пропаже и почему-то ожидали самопроизвольного возвращения девочки, на счастье бесправной Розалинды, не сообщив в полицию. Прошли внутрь, Розалинда уже не воспринимала вопросительные взгляды детей, нервно и жалобно вцепившись в рукав пиджака, на что слуга не обращал внимания, бережно поддерживая за плечо Алину, у которой ноги заплетались от того, как она прижалась к Цетону.
Пропустили к администрации, говорили долго, в первую очередь пришлось объяснять и врать, что девочку не похищали, что она сама сбежала, а это ее родственница. Однако несовершеннолетняя Розалинда, знавшая, что как шлейф длиной в жизнь будут трупами всплывать справки из отделения психиатрии, не рассматривалась, как возможный опекун, а поэтому и родственником почти не считалась. Но у Цетона на этот раз нашлось достаточно документов, подлинность которых проверяли и перепроверяли, но нигде не нашли подвоха. Складывалось впечатление, что он вечно только и занимался подделкой бумаг, конечно, для Ворона, все человеческие сложности являлись только развлечением, частью игры. Но он, тем не менее, застыл с каменным лицом, казалось, перестав дышать, что вообще-то и так являлось для него необязательным параметром, когда решили все-таки проверить по базе данных его личность, да и прочие формальности, кажется, для автоматизации взлома компьютеров у древних существ не хватало практики, поэтому когда-то пришлось повозиться. Когда он нашел время, Розалинда даже представить не могла, с учетом того, что слуга не отходил от нее.
Отозвались, что все нормально и по лицу Ворона растеклась довольная вежливая улыбка. За все время разговора в душном пыльном кабинете с засохшими цветами, жужжащим компьютером и сквозняком незаклеенных окон, за все время скучнейшей и сложной беседы с женщиной-бульдогом с висящей шеей и пустыми жадными глазами, за все то долгое Розалинда не проронила ни звука, только прижимая к себе Алину, на этот раз действительно опасаясь, что ее могут забрать, а Алина, как чувствуя убийцу, жестокого убийцу и обманчиво не ощущая его в Вороне, как будто стремилась избавиться от общества сестры, не отпускавший ее от своих колен. Ворон колдовал со своим обаянием и подписями виртуозно, но кажется, бульдог ожидала денег, словно выкупа за обоюдное молчание.