- Пока нет, - отвечал Цетон, и почему-то Розалинда уловила в его успокаивающем голосе тревожную ложь: - Это слишком опасно, там нас ожидает наш главный враг, тот, кто разрушил вашу семью. Но как только все уладится, мы сами к вам вернемся!
- Правда? - спросила наивно Алина.
- Сущая правда, - лгал Цетон, продолжая для матери: - Итак, сударыня, скоро, отнятое Григорием, должно вернуться обратно, не сомневайтесь, о документах я позабочусь, только с вашего позволения завтра утром. За Розалинду не волнуйтесь, ее дар не позволит ей погибнуть.
- Да-да, конечно… Я вам верю, несмотря ни на что, но верю… - сложила умоляюще руки мать, снова теряясь от тона слуги.
- Не желаете отужинать? - тут же поинтересовался Цетон.
- Да ты сначала кровь с себя что ли смой… - заметила язвительно Розалинда.
- Безусловно.
- Как-то не хочется… - вздохнула мать: - Я так устала за день… Столько всего пережили… Но неужели мы обречены оставаться в этой квартире?
- Ваша воля - можете ее продать, но скорее всего вы все забудете уже через неделю, останется только некий любовник, извините за мои вольности, Григорий, который отнял квартиру, но вы все у него отсудили, ибо какое право он имел. Вот и все. Никаких Воронов. Нас нет, мы повсюду те же, но нас нет.
Слова Цетона звучали умиротворяюще, несмотря на его вид и груды разорванных книг, со страниц которых стерлись отпечатки крови, и слова вновь стали видны и чисты.
Вскоре Розалинда лежала в ночной мгле, за окном уже где-то далеко забрезжил рассвет, она не могла заснуть, на новом месте никто не снился, она знала, что все это глупые приметы, что ей не до женихов, да и вообще не до людей… Она осознала в полной мере свою обреченность, она уже оказалась полностью зависима от искусных подтасовок Цетона, но теперь знала, какая участь ее ждет… Неизбежность конца вселяла ненависть к Ворону. Ее никто не предавал, мать оказалась только жертвой, слабая внушаемая женщина, гнусно соблазненная Вороном, самое ужасное, что теперь Розалинда подозревала, кем являлась и новая подруга отца. От чего-то теперь, ночью, казалось, что больше врагов не осталось, они там далеко, завербованный криминал вряд ли решит мстить за заказчика, к тому же, судя по всему, их и не так много осталось после той ночи с леской и стрельбой… Розалинда проверила револьвер - рядом с изголовьем, под подушкой, кажется, о его существовании забыл даже Цетон, а девушка не расставалась с оружием, которое, к счастью, стояло на предохранителе. Суетные мысли крутились в голове, кажется, дом в Литве не взорвали, надо бы было вызвать туда саперов, не забыть сказать про это матери перед их с Цетоном отправлением в Питер… И так далее… Брат… Все-таки что-то пугало в непоследовательности действий, когда сначала ее зачем-то притащили в Москву, хотя с умениями Цетона можно было бы сначала забрать из детдома брата.
” Сегодня был не самый лучший день
наверное, я все-таки устала
И за окном опять кипит метель
и все для жизни я давно уж потеряла….
Вот так люди и затуманивают ответ, вопрос, вернее, сам водоворот этой жизни, у них, нас. Просто нет времени в потоке бреда и опасности задуматься, а что здесь есть…
Белый вечер, черный снег,
По вокзалу скользит человек,
Строфы Блока, пустая строка:
Поступь вьюги слишком легка.
Зимним саваном у зари
Песни добрые отцвели,
Синим вереском на устах
И в глазах притаился страх.
Врос крыжовник в больную грудь.
Долго ль надо, чтоб в вечность уснуть?
Рельсы ранят казенный путь,
Много ль надо, чтоб соскользнуть…
Черным вечером до зари
Песни зимние все замели.
Он все лжет мне, а ложь убивает его. Остался ль смысл, вплавленный снегами, вот жизнь как жизнь, а стала вдруг иной, запутавшись камышным страхом врозь зимы да между нами.”
- Цетон, перестань ходит без дела, да глядеться в зеркала Нет здесь тебя, как и меня, не просто ж зеркало разбито, - прошептала Розалинда, прося чрез отрицание войти слугу, который слишком рано решил, что сон сковал затвором ночи бытие, о бытии здесь не сказать забывчиво преступно: не быть, все то, чего боялся он, не знать, так разговором ран струились в потолок туманы звуков, утонувших в гололеде над высотой закрытого окна.
Вошел Цетон, как сцена без актера или актер на сцену без конца. Он бледен был, его холодный взгляд ухабил логику пришествия весны ненужных и замызганных отбросами чернил бесследных дней, где жизнь бурлила действиями в переломе без Ответа. Его все гнали, словно бы кудесник тайн достал его из шляпы, а на деле, в душе остался только рынок, вечный май скучал тяжелым духом о грядущем лете.