Мать и жена, сестра и дочь
— Нет, не надо, пожалуйста! Я все сделаю!
Ярослава, босая и голая, стояла посреди огромного болота, наполненного вместо воды кровью, гноем и всякими нечистотами. Вперемешку с ними в вязком месиве виднелись и осколки грязного льда, от которого у женщины страшно мерзли ноги. Вокруг нее клубился туман, в котором мелькали пугающие тени, мерцали алые глаза и гневный голос монотонно повторял одно и то же.
— Думаешь, тебя простили? Ты что же, шлендра, совсем страх потеряла, забыла с кем связалась? Так я тебе напомню!
В тумане словно сам собою соткался голый череп, обрамленный седыми волосами, сливающимися с окружившим жуткую личину белесым маревом. В пустых глазницах извивались белые черви, а по волосам ползали крупные вши. Костлявая рука с длинными когтистыми пальцами протянулась к королеве и та, не сдержавшись, отчаянно закричала...
И проснулась в холодном поту, стуча зубами от пережитого ужаса. Ярослава находилась в гостевых покоях Скитинга, на огромном ложе, устланном тщательно выделанными звериными шкурами. Рядом с ней, задрав жидкую бороденку, безмятежно похрапывал Эрнак, совсем не разбуженный криком жены — или сам крик ей тоже приснился? Ярослава бросила взгляд на окно с распахнутыми ставнями — оттуда тянуло холодным ветром, от которого, судя по всему, у нее и мерзли ноги. Хотя молодому кагану холод, похоже, не мешал — во сне он сбросил легкое покрывало и теперь простирался на ложе совершенно голый. В иное время мускулистое мужское тело, покрытое причудливыми татуировками, обязательно бы вызвало интерес у старшей жены, но после пережитого кошмара Ярославе было уже не до плотских утех. Тем более, что они и так занимались этим весь вечер, с тех пор как вернулись в предоставленные им покои после разговора с Крутом.
При мысли о сыне Ярослава поморщилась, как от зубной боли: сегодняшние переговоры, столь же длительные, сколь и бесплодные, вызывали у нее настолько болезненные воспоминания, что на миг даже заставили отступить память о дурном сне. Жене кагана удалось уговорить сына не приглашать на переговоры своего майордома, сославшись на то, что это дело семейное. Строго говоря, Тассилон, став королевским тестем, тоже считался членом семьи, однако Крут не настаивал, согласившись на разговор с Эрнаком только в присутствии матери. Впрочем, даже вдвоем им не удалось переупрямить короля Тюрингии — ни угрозами, ни уговорами и увещеваниями. Главным камнем преткновения стала Вена — Крут сходу заявил, что не может отдать ее аварам.
— Тассилон мой хороший друг и помощник, его дочь — моя королева и я не могу оскорбить всю Баварию, заставив ее отдать Вену. В конце концов, бавары храбро сражались при Фрейберге и кто знает, как бы повернулась та битва, если бы Тассилон не выбрал правильной стороны.
— Он не выбрал бы ее, если бы не мои нукеры, — прошипел Эрнак, — или ты забыл, кто принес тебе победу?
— Конечно, я помню, мой дорогой отчим, — Крут позволил себе слабую улыбку, — но все меняется — и тебе теперь нужна моя поддержка, также как раньше я нуждался в твоей.
— Ты о болгарах? — вмешалась в разговор Ярослава, — мы давно просили о помощи и ждали, что ты...
— Просьба, — смакуя, произнес Крут, — мне нравится это слово. Да, я знаю, что тебе нужно войско Тюрингии — и я с радостью дал бы его...если бы не проблемы на западной границе. Но как только я разберусь с франками, то я сразу же приду на помощь моему брату Эрнаку. До тех же пор...ему придется довольствоваться тем, что я сохраняю мир на своих восточных границах и ему не приходится оглядываться на запад, воюя с болгарами.
— Хочешь сказать, я должен быть благодарен и тому, что ты не бьешь мне в спину, — чуть ли не прошипел Эрнак, злобно сощурив и без того узкие глаза.
— Ну что ты, брат? — деланно оскорбился Крут, — какие угрозы между старыми друзьями? Говорю же, я всегда готов прийти на помощь — а если ты вдруг захочешь уступить с Веной, так может я и оставлю франкские дела, чтобы помочь тебе еще быстрее.
Подобное предложение оскорбило Эрнака еще больше — король и каган расстались если и не врагами, то весьма недовольные друг другом. Ярослава же, как могла, пыталась примирить обоих молодых людей, с некоторых пор ставших почти одинаково близких ее сердцу. Хотя Крутом она была все более недовольна — зачем ему понадобилось так открыто противопоставлять себя аварам? Дерзкое поведение Крута было тем более неприятно, что он все меньше прислушивался к матери, ставя тем самым под сомнение ее влияние в Тюрингии. И это после всего, что она для него сделала! Вдовствующая королева все чаще чувствовала себя преданной и обманутой — и кем? Собственным сыном!