— Бисмилляхи рахмани рахим, — рассеяно произнес Вадомар. За стеной, где разместился Али ибн Хасан, со своими приближенными, в это время обычно тоже слышалось молитвенное бормотание — однако в этот раз там почему-то царило молчание. Пожав плечами, Вадомар — точнее Абдуллах ибн Мухаммед, как он стал прозываться после принятия ислама, — решил и сам обойтись на сегодня без обязательной молитвы. Веру он принял не по велению сердца, а ради получения войска, за что на него порой косились даже самые преданные его соратники из алеманов. Однако Вадомар-Абдуллах считал, что зашел слишком далеко, чтобы сейчас поворачивать назад. Как бы то ни было — вместе с ним сейчас шло войско в двадцать тысяч арабов — и еще три тысячи христиан-алеманов, с помощью которых Вадомар надеялся отвоевать отцовские владения. О том, что будет дальше, новообращенный мусульманин решил пока не задумываться. Раздевшись, он лег в постель и постарался уснуть, в преддверии завтрашнего долгого перехода.
Вадомар сам сначала не понял, что его разбудило — какой-то миг он лежал с открытыми глазами, пытаясь понять, в чем дело. Потом пришли звуки — топот множества копыт, воинственные крики и лязг оружия. Вскинувшись с кровати, Вадомар, поспешно напяливая на себя, что подвернулось под руку, подбежал к окну.
Его глазам предстала невероятная картина — вся Женева полыхала в огне пожарищ. Отблески пламени отражались в озерной воде и на фоне костров двигалось множество силуэтов пеших и конных всадников, отчаянно сражавшихся друг с другом. Даже беглый взгляд на все это позволил Вадомару понять, что одна из сторон застигнута врасплох нападением — ну, а кто именно побеждает в этой битве стало понятно, когда над городом пронеслись торжествующие крики.
— Аллах! Аллаху акбар!!!
Позади стукнула дверь и Вадомар, резко обернувшись, увидел Али ибн Хасана, в полном воинском облачении и в сопровождении двух рослых сарацинов.
— Что это значит?! Сигизмунд наш союзник!
— Сигизмунд — ничтожный дурак! — презрительно сплюнул сарацин, — а ты — дурак еще больший, если решил, что эмир и впрямь станет проливать кровь правоверных за то, чтобы глупый мальчишка воцарился в своей дикой стране!
Он говорил по-франкски почти чисто — сын арабского полководца и дочери франкского графа, принявшего ислам. Однако темные глаза его полыхали все тем же фанатичным огнем, что горел и у воинов Аллаха, когда те впервые несокрушимой песчаной бурей вырвались из аравийских пустынь.
— Уже почти век мы воюем с франками, — продолжал Али, — и Сигизмунд попортил нам слишком много крови, чтобы мы могли упустить такой удобный случай, когда он сам открыл дорогу к своей столице. Сегодня вечером мои люди, прокравшись к воротам, перерезали охрану и впустили наше войско в Женеву. Слышишь — она кричит как женщина, которую берет в наложницы воин! Сегодня этот город — город Аллаха!
— Вы с эмиром сошли с ума! Как только Сигизмунд узнает о вашем вероломстве, он тут же кинется отбивать свою столицу! Перекрыть вам пути назад — проще простого!
— Во-первых, Сигизмунду сейчас не до того, — улыбка под черными усами напоминала волчий оскал, — или ты и впрямь думаешь, что эмир, — да хранит Аллах его вечно, — станет уговаривать халифа Кордовы, чтобы тот выполнил просьбу короля франков? Сигизмунд поверил в это, да — он пойдет войной на Лупа и встретится с аквитано-кордовским войском. Хорошо, если он сам сумеет унести ноги. Ну, а во-вторых, я и не собираюсь возвращаться той же дорогой, что и пришел. Пока мы шли сюда, войско эмира перешло через Альпы и сейчас осаждает Турин. Я, по перевалам, которые разведали наши купцы и лазутчики, пройду на юг и ударю в тыл лангобардам, когда они ринутся отбивать свой город. Ну, а затем мы пойдем дальше — на Павию и Милан, а может и на сам Рим. И добыча, что мы возьмем — и с Женевы и в Италии, — многократно окупит все то, что мог бы дать эмиру Сигизмунд.
— А что будет со мной? — почти спокойно спросил Вадомар. Губы Али ибн-Хасана раздвинулись в пренебрежительной усмешке.