Девушку охватило странное чувство. Еще неделю назад она смотрела на него, как на полуживого, пострадавшего в результате несчастного случая человека. Но сейчас, когда он начал поправляться, ее безразличие к нему как к мужчине улетучилось. «Слишком красив, чтобы доверять ему», — сказал отец Гастон. Он ошибался.
Лицо незнакомца было не просто красиво, оно было наделено редкой мужской красотой, сочетающей самоуверенность и абсолютное благородство. — Даже от одного взгляда на него ее наполняло тепло, которое считается грехом — грехом, в каком не хотелось признаваться в своей еженедельной исповеди.
— Вы спите? — прошептала Лорелея. Вильгельм открыл глаза. По его лицу медленно расплылась улыбка, и девушка почувствовала, как на ее шее часто запульсировала жилка.
— Я всего лишь отдыхаю, — ответил он.
На мгновение Лорелее захотелось, чтобы он посмотрел на нее как на женщину, а не как на неуклюжую девчонку, которая общается только с монахами.
Лорелея улыбнулась и отогнала от себя непрошеные мысли. Сколько же в ее голове всякой чепухи. Возможно, из его памяти стерлись все воспоминания о женщинах. Стояла удивительная весенняя погода. Видимо поэтому ее одолевали дурацкие мысли и желания.
— Как вы себя сегодня чувствуете? — спросила Лорелея, проворно взяв свою слуховую трубку. От ее пациента пахло душистым мылом отца Гастона.
— Отлично. Лучше, чем когда-либо, — ухмыльнулся он. После недельного пребывания в приюте Вильгельм уже ознакомился с его распорядком и привык к процедуре ежедневного осмотра. Он терпеливо сидел, пока она прослушивала его сердце и легкие и делала краткие записи на листе бумаги.
Закончив осмотр, Лорелея сняла с табуретки таз с водой и села.
— Вильгельм, вы должны быть со мной откровенны, — серьезно произнесла она.
Странная тень промелькнула в его глазах.
— Что вы имеете в виду? — прошептал он пересохшими вмиг губами.
— Я не думаю, что вы хорошо себя чувствуете, и готова поспорить на свою зеленую ленту, что раньше вы чувствовали себя гораздо лучше. Я не могу лечить вас надлежащим образом, если не буду знать, что у вас болит.
Его лицо расслабилось.
— Не беспокойтесь обо мне. Я ем больше, чем собаки отца Дроза, и сплю как младенец, — он улыбнулся. — Если что-нибудь заболит, я сразу же вам скажу.
— Обещаете?
— Слово чести.
Он приподнялся, опираясь на здоровый локоть, и обвел глазами комнату. Его взгляд на мгновение задержался на высоких окнах. Вильгельм мог видеть берег озера и отрезок дороги. Вдалеке Сильвейн вместе с другим послушником тянули сани, нагруженные дровами.
— Каждый занят подготовкой к прибытию армии, — объяснила Лорелея, перехватив его взгляд. — Отец Джулиан говорит, что нужно запастись дровами впрок. Скоро мы начнем готовить на плитах на улице.
— Вы обнаружили, кто обследовал снежный завал?
— Нет. Я спросила каждого, даже Эверарда. Я напрасно встревожила вас. Вероятно, в этом месте пытались найти ваших возможных попутчиков и следы были оставлены в то время, когда вас вытащили из-под снега. Я просто не заметила этого сразу, потому что была озабочена вашим спасением.
Он медленно, задумчиво кивнул, а потом произнес:
— Я хочу кое-что вам показать. Помогите мне сесть.
Лорелея обхватила его руками за плечи. Когда она приподнимала его, то старалась не обращать внимания на свои ощущения от прикосновения к теплому, чистому телу мужчины. Но девушке это плохо удавалось. Лорелее нравилась игра мускулов под ее руками, шелковистость и упругость его кожи. Человеческое тело было таким чудом. А тело Вильгельма…
— Вы хотите надеть рубашку? — спросила она.
— Нет.
Смущенная своим жгучим интересом к его обнаженному телу, девушка энергично тряхнула головой и поправила подушку за его спиной.
— Вот так. Удобно?
— Очень.
Она наклонилась, чтобы подоткнуть одеяло вокруг его ног.
— Откуда у вас эта лента для волос? — спросил Вильгельм.
Лорелея прикоснулась к изумрудного цвета шелковой ленте, плотно повязанной вокруг ее головы.
— Эверард, наш посыльный… Отец Джулиан поручил ему поспрашивать о вас. Возможно, у вас есть родственники, которые обеспокоены вашим исчезновением, — сказала она. Вильгельм побледнел. Девушка поняла это по-своему. — Вам плохо? Может быть, лучше прилечь?