– Каждый раз, как только появляется здесь певица.
– А что у него с ней?
Этот вопрос вдруг привел Голубя в крайнее возбуждение. Он нахохлился-, крутнул шеей и заявил мне:
– Конечно, он вдовец, и может делать все, что ему угодно. Но мне кажется, что он ведет себя не очень по-джентльменски.
– Я и не знал, что он вдовец.
– Жена у него умерла два года назад.
Я вспомнил, что Музыкант женат и имеет двоих детей.
– А где он сейчас?
– Ворон сидит на дереве, – и Голубь показал крылом на огромный раскидистый тополь.
Вдруг опять раздались трели соловья…»
3
В эту самую минуту к сидящим в холле за карточным столиком пациентам подошел медбрат и тупо сказал:
– Ваше время кончилось. Пора ложиться спать. А ну-ка живо по местам..
Никто ему не возразил. Все четверо послушно встали из-за стола и направились по своим палатам. По дороге Елизавета Вторая, прощаясь с Новеньким и Платоном, сказала:
– Дайте нам слово, что завтра на этом самом месте вы продолжите свой рассказ.
– Даю такое слово, – торжественно поклялся тот.
– И чтобы без нас вы ничего из вашей истории не рассказывали Платону, – поддержала ее Карусель.
– Обещаю.
Через несколько минут коридоры психлечебницы опустели, в палатах погас свет, и только время от времени медбратья молчаливо совершали свой ночной моцион.
На следующий день с утра Елизавета Вторая церемонно совершала свой выезд в свет по коридорам лечебницы, используя для этого коляску, на которой санитары доставляют пациентов в больницу; Платон в курительной комнате путем пускания табачных колечек упражнялся в построении новых идеальных форм в пространстве; Карусель, как обычно, кружилась и делала разные гимнастические упражнения, чтобы сохранить свою фигуру; и только Новенький бесцельно слонялся повсюду, не зная еще, какое избрать для себя амплуа. Однако вечером все опять собрались в большом холле за карточным столом и Новенького попросили продолжить свой рассказ.
– Так на чем мы остановились прошлый раз?
– Ворон сидит на дереве, – напомнил ему Платон.
– Нет, – запротестовала Карусель, – вашими последними словами были: «И вдруг опять раздались трели соловья..»
– Ах, верно, – заметила Елизавета Вторая, – именно на этих словах вас прервали вчера.
Новенький откашлялся и продолжил рассказ.
4
«И вдруг опять раздались трели соловья. Они доносились из густой листвы раскидистого тополя. Мы с Голубем, затаив дыхание, зачарованно слушали божественное пение.
– Кто это так поет? – восхищенно спросил я, когда трели прекратились.
– Молодая певица. Здесь она поет лучше, чем на эстраде.
Мне очень захотелось полететь к тополю, но в это время над нашими головами пронеслось что-то огромное. Со страху я забился под крыло голубя. Ветка над нами прогнулась, рядом с голубем уселся большой филин.
– Вот и я, – произнес он низким голосом, – насилу оторвался от книг.
– Знакомьтесь, – представил нас друг другу Голубь, – ваш сосед снизу, профессор университета. А вы, кажется, журналист?
Я кивнул головой.
– Щелкопер, значит, – раскатисто засмеялся Филин, – знаю я вашу братию, воробьев стреляных. Здесь еще один литератор частенько прилетает к нам язык почесать, но с вашим братом нужно держать ухо востро, вмиг пропечатаете в газете, потом грехов не оберешься.
Я обиженно сконфузился, но Филин, перелетев на мою сторону, дружески хлопнул меня крылом по плечу и спросил:
– О чем секретничали-то?
– Да вот наш знакомый собрался слетать на луну, – с иронией заметил Голубь.
Филин расхохотался и хохотал, вероятно, добрых десять минут.
– На Луну? Вот умора! Да туда могут летать только остолопы, вроде американских астронавтов. Птицам там делать нечего, среда неподходящая, там даже воздуха нет, чтобы летать.
– Но японцы уже приступили к проектированию лунных домиков, – заметил я.
– Японцы – дураки, – категорично заявил Филин, – и вся их страна – сумасшедший дом. Как-то я был там в командировке, так чуть сам не свихнулся.
– Это правда, что они конструируют машины, способные сочинять музыку? – спросил Голубь.
– Конструируют, – ухнул Филин, – много чего они конструируют, даже механическую игрушку с железными мозгами.
Крутится, вертится, и все на месте:
Ноги – из олова, мозги – из жести.
Мы рассмеялись, но Филин вдруг погрустнел и со вздохом сказал:
– Может быть, Богом уготована человеку такая судьба – все естественное в мире превращать в искусственное.
Мы вздохнули. Но птицам не свойственно предаваться грусти или меланхолии. Филин тут же взмахнул крыльями и воскликнул: