— То-то, брат! Мы с тобой!.. Э-эх, как!.. Заживе-ом! Жито этой штукой будем убирать. Богачами станем! — Алешка рукавом вытер соленую мокроту с жестяных бровей, с бороды и сел на кошенину.
— Мм... — согласно отвечал Мамочка.
В такой-то день и объявились из-за осинового колка они, четко оттенившись гнедыми фигурами на зеленой лесной полосе.
Алешка прищуренными до рези глазами следил, как одна из гнедых лошадей отделилась от других. Всадник, проехав краем леса, повернул к реке, а потом уж оттуда, из-под берега, стал приближаться к нему, Алешке.
Алешка следил, как и лошадь, и всадник окрашивались в черный цвет — сперва лошадь, вернее, сперва голова лошади, потом туловище человека, потом и голова его, плоско срезанная сверху, стала черной.
— Пше-ол! Э-эй!
— Чего? — не понял Алешка. Нутро его напряглось и осохло в тоскливом ожидании, он загородил собой лобогрейку, расставив руки в воздухе, а ноги так же расставив на земле.
— Пше-ол! Ну-у!.. — Казак нависал с высоты седла, но глядел не на Алешку, а на скошенный рядок подвяленного пырея. Брюхо у его лошади было мускулистым и поджарым до уродства, кровяные ссадины облеплены паутами.
— Чего? — еще спросил Алешка, оглядываясь.
— Бунт?.. Пше-ол!
Один по одному подъезжали от леса другие всадники. Странно, все они, как отъезжали от края леса, так из гнедых обращались в черных. С ними был и милиционер Тупальский.
Через час уже все было с Алешкой ясно. Запертому в затхлый общественный амбар, который стоял за площадью, огороженный плетнем и жердинами, ему вырешили сразу пять наказаний. Первое: за земельный надел. Второе: за лобогрейку. Третье: за сбрую. И так далее. Веселый есаул пальцы на руке зажимал, когда приговор делал.
Он, есаул, щеголь и крикун, ярился больше из охоты выказать себя перед народом. Алешку про советчиков спрашивал, где они, куда попрятались, а он, Алешка, и сам забыл про них, когда их видел, советчиков-то. И правду сказать, не испытывал он особой охоты их видеть. Получил сполна положенное — чего же еще от них надо? Зачем ему они?
— Врешь! — терял веселость есаул. — Ты у меня вот позапираешься, каторжная сволочь! Дух вышибу!..
Той ночью, лежа без сна на охапке старой ячменной соломы, Алешка слушал, как кто-то вкрадчиво ходил за стеной амбара. Шаги пропадали, как только начинала лаять в ближнем дворе собака. Это мог быть Устин, могла быть и Евгения. Очень не хотелось Алешке, чтобы это были они. Он подсунулся к тому месту, где с вечера был просвет. Вдавился лбом между бревнами, прохлада передалась коже и глазам. Мрак по ту сторону был таким же густым, плотным, вязким, затхлым, как и в амбаре. Даже не угадывалось небо.
— Сынок, а сынок, — полушепотом позвал Алешка.
Лишь тявкнула все та же собака, да еще дохнул застоявшийся в молчании лес.
— Дочка, а дочка, — на всякий случай еще позвал Алешка. И опять приложил к бревну ухо. Никого.
Когда же еще услышал шорохи, то с разочарованием понял, что нет, вовсе не ребятишки это, а зверь пришел из леса. Росомаха пришла из своих чащ.
Перед утром переулком, со стороны реки, протопали лошадиные копыта. Дорога на удары копыт отдавалась звуком резким, укороченным, что значило: копыта кованые, лошади не местные. Алешка выжидательно напрягся.
Но тишина сомкнулась, как только топот истаял, лишь недружный лай собак долетал еще некоторое время.
Алешка поддался липкой, обволакивающей усталости, задремал. Пробудился от скрипа ключа в проржавевшем замке.
В дверном проеме, на алом пятне раннего солнца, стоял Тупальский. Алешка из своего угла глядел и видел, что тот, должно, еще не притерпелся к амбарному полумраку и потому щурился, мигал, прикладывая ладонь к бровям.
— Ну... что? — спросил он наконец-то, хотя, должно, еще не разглядел его, Алешку, в соломе. — Что, Зыбрин? Да-а... Правду говорят, утро вечера мудренее. Ситуации меняются...
Алешка ничего не отвечал, а Тупальский говорил в том же рассудительном тоне:
— Меняются, говорю, ситуации. А только вот порядок должен быть всегда, при всех ситуациях. Без нужного порядка — блеф. Наше дело — служить при любой власти. Оказывать поощрение Зыбрину? Будем это делать. Наказывать Зыбрина — будем и это делать. Важно — держать порядок. Теперь же скажу... Повезло тебе, Зыбрин, думаю. Везучий ты...
Алешка сделал движение, чтобы встать, разгреб правой рукой сбоку себя солому.
— Знаешь, кто прибыл в наши места? То-то. Не знаешь и не догадываешься, — Тупальский говорил доверительно. — Пять наказаний тебе положил есаул. А тут... Везучий ты, Зыбрин. Прибыл твой радетель. Твой покровитель... Коменданта на шахтах помнишь? С отрядом идет... И вот, изволь... Про господина коменданта говорю, про господина Черных.