Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, – на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет – никогда!
В. Жаботинский 1907
Наши вечера. Лит.-худож. сборник, вып. 1. Одесса, 1903. Печ. по сб.: Чтец-декламатор, т. 2. Киев, 1907
Как-то в полночь, утомлённый, я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем фолианта одного;
Я дремал, и всё молчало… Что-то тихо прозвучало -
Что-то тихо застучало у порога моего.
Я подумал: "То стучится гость у входа моего -
Гость, и больше ничего".
Помню всё, как это было: мрак – декабрь – ненастье выло -
Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…
Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки
Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, -
О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, -
Не оставив ничего…
Шелест шёлка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах -
Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;
И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:
"То стучится бесприютный гость у входа моего -
Поздний путник там стучится у порога моего -
Гость, и больше ничего".
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке,
При неясном, лёгком звуке у порога моего". -
И широко распахнул я дверь жилища моего -
Мрак, и больше ничего.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая
В ощущеньях, человеку незнакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его -
Зов: "Ленора…" – Только эхо повторило мне его -
Эхо, больше ничего…
И, смущённый непонятно, я лишь шаг ступил обратно -
Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: "Что дрожу я? Ветер ставни рвёт, бушуя, -
Наконец-то разрешу я, в чём здесь скрыто волшебство -
Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство -
Вихрь, и больше ничего".
Я толкнул окно, и рама поддалась, и плавно, прямо
Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;
Без поклона, смело, гордо, он прошёл легко и твёрдо, -
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего
И вверху, на бюст Паллады, у порога моего
Сел – и больше ничего.
Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:
"Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатёр!
Как зовут тебя в том царстве, где стоит Её шатёр?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,
Как удар, – но что за имя "Никогда"? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом, в чьём жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый, чёрный Ворон древних пор
И назвался "Nevermore"?
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Точно в нём излил всю душу, вновь замкнул её затвор.
Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:
"Завтра утром невозвратно улетит он на простор -
Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Содрогнулся я при этом, поражён таким ответом,
И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока
И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,
Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор -
Этот возглас: "Nevermore…"
И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой
Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор
И на бархатные складки я поник, ища разгадки, -
Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, -
Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор
Этим скорбным: "Nevermore…"
Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;
Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я суровый,
А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, -
Ах, на бархат их лиловый, озарённый так в упор,
Ей не сесть уж – nevermore!
Чу!… провеяли незримо, словно крылья серафима -
Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковёр:
"Это Небо за моленья шлёт мне чашу исцеленья,
Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!
Дай! – я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, – произнёс я, замирая, -
Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор
Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,
В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, -
Говори: пройдёт ли рана, что нанёс его топор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, -
Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,
Там, где Рай наш легендарный, – там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, -
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты" -
Гневно крикнул я, вставая: "Этот чёрный твой убор
Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, -
Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!