— Как славно, — сказала Миранда, пока она, попивая чай и надкусив финик, нежилась с закрытыми глазами на солнце.
Я точно не понял, что ей понравилось: солнце, чай или финики.
Она подобрала подол юбки, оголив ноги чуть выше колен, пока я читал ей вслух свой текст.
Она слушала и исправляла меня: слово за словом, предложение за предложением.
К концу дня ее ноги немного покраснели от солнца. Она открыла глаза и сказала:
— Ты написал интересную статью, да к тому же еще и на голландском языке.
Обнадеженный ее комментарием, я сел вечером на велосипед и отправился в городскую газету. На третьем этаже, где находилась редакция, горел свет.
Как я мог объяснить на своем ломаном нидерландском всем этим охранникам, секретарям и стажерам, зачем мне нужно в редакцию?
Тогда я поднял с земли камешек и бросил его в окно. Реакции не последовало. Я бросил еще один. Какой-то мужчина обернулся, но тут же возвратился к работе. После третьего камешка он все же посмотрел на улицу. Я помахал своим текстом. Он открыл окно.
— Что случилось? — прокричал мужчина.
— У меня есть текст.
— Что ты сказал?
— Рассказ, — крикнул я.
Он дал мне жестом понять, что сейчас выйдет.
В свете уличного фонаря он прочитал мою историю.
— Я подумаю, что с этим делать, — сказал он и записал мое имя и адрес.
На следующий день мое произведение было напечатано в газете.
Мой первый рассказ на нидерландском языке был опубликован.
Под моим собственным именем.
15. «Busselinck & Waterman»
Здесь на нашей улице, на канале Лаурирграхт, стоит большое здание: это кофейная компания «Busselinck & Waterman». Она уже на протяжении четырехсот лет торгует кофе, и, хотя я не представляю угрозы для этой фирмы, она отравляет мне жизнь.
На кофейной бирже сотрудники «Busselinck & Waterman» ведут себя почти грубо. Они делают вид, будто я не существую.
Один из них был одержим восточными женщинами. Каждый раз при нашей встрече он отпускал безвкусные шуточки.
«А душ мусульманки в чадре принимают?»
«Милые дамочки с одеялом на голове».
«Везунчик. Тебя сейчас дома на столе еда ждет, а мне все время приходится надевать передник и готовить для жены».
Несмотря на то что в ответ я всегда лишь вяло улыбался, он все продолжал шутить. До прошлой недели. Это был последний раз, когда он попытался «схохмить».
На бирже он вошел в лифт, в котором уже находился я.
— Ты, должно быть, уезжал?
— Да, в Германию, — ответил я.
— Когда твоя жена стоит за прилавком, выручка увеличивается. Кофе, который она продает, вкуснее, — сказал он с ухмылкой.
Возможно, он сказал это без злого умысла, но для меня это стало последней каплей. Кровь прилила к моему лицу. Я потерял самообладание и, подбоченившись одной рукой, и угрожающе выставив вверх указательный палец другой, прокричал:
— Саул, Саул, Саул, я грущу, как Давид я сбегу, но дворянином стану, но тебе не прощу, что ты, тиран, мне дал беду, беду, беду, беду!
Он не знал, как быстрее ему выбраться из лифта.
В общем-то, не произошло ничего особенного, я всего лишь, слегка изменив и переставив слова, продекламировал отрывок «Вильхельмуса» — гимна Нидерландов, — тот куплет, в котором Вильгельм Оранский, находившийся в изгнании, сетовал на судьбу:
По нидерландским меркам я, пожалуй, успешный коммерсант, иначе ни один банк не дал бы мне кредит, благодаря которому я смог приобрести это маленькое здание. И все-таки с самого начала я знал, что в качестве поставщика кофе я не нужен Нидерландам. Это всего лишь промежуточный шаг.
Компания по продаже кофе «Busselinck & Waterman» недавно устроила большой праздник по случаю четырехсотлетнего юбилея со дня основания. Были приглашены все амстердамские поставщики кофе, кроме меня.
Я видел, как мои расфуфыренные конкуренты вместе со своими супругами идут на праздник. Я разинул рот от удивления, когда мимо моего магазина прошла королева. На ней была потрясающая оранжевая шляпа, она бросила беглый взгляд на витрину моего магазина и проследовала дальше, в сторону «Busselinck & Waterman».
В моем магазине лежит стопка рукописей, но мне не удалось издать ни одного романа в Нидерландах. Поэтому я все еще занимаюсь продажей кофе.