Бог не мог помочь путнику в турецких приграничных районах, в отличие от пачки «Marlboro». Она должна была быть красной и длинной. Она действовала словно магическое заклинание. Не взять в дорогу доллары было не так страшно, как не иметь при себе «Marlboro». Тому, у кого в карманах при обыске не находили сигарет, могло не поздоровиться.
Худой и оголодавший, я наконец добрался до Стамбула.
Хотя я понимал, что не являюсь единственным беженцем, но все-таки не ожидал увидеть, как тысячи моих соотечественников бродяжничают на улицах Анкары и Стамбула.
Я был наивен, не мог представить, что могу стать одним из них, и не хотел иметь с ними ничего общего. Я был на пути в Москву, где собирался продолжить борьбу. И у меня еще было достаточно денег, чтобы прожить некоторое время в Стамбуле в ожидании русского паспорта.
Я поселился в приличном отеле. Ранним утром следующего дня я, начистив ботинки, отправился в советское посольство. На его воротах не было охраны, за происходящим на улице следили видеокамеры.
Я позвонил в дверь и долго ждал, пока мне ответят.
— Что надо? — спросили меня по-английски.
Это был не тот вопрос, который я ожидал услышать. Я представлял себе, что распахнется дверь и я прошепчу секретарю на входе: «Мне нужно поговорить лично с послом».
— Что надо? — повторил голос.
— Я не могу говорить об этом здесь, мне нужно лично поговорить с послом, — прошептал я в дырочки старого бронзового коммунистически) домофона. Ответа не последовало.
— С послом, и только, — прошептал я.
На балконе появился русский дипломат, он был в костюме. Окинув меня взглядом, он отвернулся. Опять пришлось ждать целую вечность. Русский военный спустился по лестнице и подошел ко мне. Он взялся двумя руками за прутья решетки, просунул лицо между ними и сказал по-английски с сильным русским акцентом:
— Кто ты? И что ты хочешь?
Я сразу почувствовал в нем товарища и прошептал:
— Международная солидарность пролетариата. Я только что из Ирана, у меня есть тайный код. И согласно договору я должен встретиться с послом с глазу на глаз.
Он отошел, но спустя пять минут вернулся, чтобы открыть маленькую дверь в воротах. Я чувствовал, что это особенный момент в моей жизни: я у русских товарищей из Советского Союза, здесь безопасно.
Меня отвели в комнату с коричневыми деревянными скамейками в коммунистическом стиле, и я присел. Я впервые увидел портреты великих коммунистических вождей, чьи книги я читал, будто священные тексты. Ленин, Сталин и Леонид Брежнев. Там также висел большой плакат, на котором были изображены тысячи демонстрантов с алыми флагами на Красной площади в Москве. Я был так растроган, что у меня навернулись слезы на глазах.
Мне не пришлось долго ждать посла. У него было лицо Ленина и черты Сталина. Мы пожали друг другу руки, и он проводил меня в свой кабинет. Это был незабываемый момент, будто я входил в кабинет самого Ленина. Все прошедшие годы я читал об этих вождях, я так часто рассматривал фотографию кабинета Ленина, что точно знал, какие предметы стояли на его рабочем столе. И теперь я находился в этой комнате, и все было так, как на фотографии, за исключением портретов.
Посол усадил меня на коричневый кожаный диван.
— Говорите, — сказал он.
Мне потребовались ручка и бумага, чтобы сообщить ему секретный код. Он дал мне блокнот с эмблемой серпа и молота. Переполненный эмоциями я доверился восьмизначному числу. Для пущей уверенности я снял левый ботинок и проверил цифры. Это был последний раз, когда я сомневался в коде. Число обрело плоть: 95736240. Вообще-то, его легко было запомнить:
9 — 5 = 4
7 — 3 = 4
6 — 2 = 4
4 — 0 = 4
Затем я должен был умножить это число на два и записать в обратном порядке: 2 × 95736240 получалось: 084274191.
Все сошлось.
Посол положил листок во внутренний карман пиджака, предложил мне стакан русского чая, задал несколько общих вопросов об Иране и сказал:
— Возвращайтесь на следующей неделе.
Оказавшись на улице, я пошел, нет, взлетел и начал парить в голубом небе.
10. Скитания
В одном своем письме Луи Куперус сетовал:
Куда мне податься!
Как я мог все это знать!
Я — поэт, мечтатель, художник, искатель, трубадур, что я знаю об этой теме!
Я ничего не знаю о ней.
Но я постоянно о ней думаю: во мне не осталось ничего другого: война, только Война и бегство от нее.
О, вот бы никогда больше не думать: наслаждаться изяществом книги, картины, античной скульптуры, погодой, игрой света в облаках, запахом цветка, полетом птиц.
Как было бы чудесно, быстро — душой, всего лишь мыслью, чувством — воспарить, прочь от этой земли, в лазурную летнюю ночь.
Целую неделю я парил в лазурном небе над Стамбулом, все предвещало, что я получу русский паспорт и через Болгарию отправлюсь в Москву.
Я уже представлял, как вновь поступлю в университет в Москве. На родине я хотел стать писателем, теперь же я хотел попытать судьбу в Москве. Я бы мог писать по-русски и стать русским писателем иранского происхождения.
Может, Луи Куперус и не мог радоваться игре света в облаках, запаху цветов и полету птиц, пока был вынужден жить в Германии во время войны. А я мог; всю неделю я приходил на Галатский мост, ложился на теплые камни и смотрел на облака и птиц, которые стаями то садились на воду, то вновь взлетали.
Я посетил все мечети в городе и, словно помешанный, разговаривал с воронами, обитавшими в этих мечетях: «Ворон! Еще пара дней, и я буду в Москве!»
Однажды вечером, услышав, как сотни воронов каркают в кронах деревьев на площади Таксим, я прокричал на персидском: «Эй, турецкие вороны, мне передать от вас привет московским?»
Они взлетели, шумно хлопая крыльями.
Турки смотрели на меня с удивлением: «Что прокричал этот человек?»
Это была длинная неделя ожидания и короткая неделя счастья.
Утром следующего понедельника я вернулся в русское посольство, чтобы забрать паспорт, который мне должна была обеспечить международная солидарность пролетариата.
Я позвонил в домофон и знакомый голос спросил:
— Чего тебе?
Я прошептал:
— У меня встреча с послом.
— Посла нет, — ответил голос.
Я подождал немного, еще раз нажал на кнопку, но никто не ответил. Я вновь позвонил, но аппарат молчал.
Я встал у ворот. Ровно в пять часов вечера на улицу вышел военный. Он даже не посмотрел в мою сторону.
— Товарищ, — сказал я робко, — может, вы знаете, когда посол вернется в посольство?
— Нет, не знаю, — сказал он и попрощался со мной.
После этого в течение шести месяцев я каждое утро приходил к посольству, звонил в домофон и спрашивал:
— А посол уже на месте?
— Нет, — отвечали мне.
Я спрашивал себя: может, я сообщил неправильный код или, может, моя партия дала мне неправильный код.
Но не в этом было дело. Посла действительно не было в посольстве, а его сотрудники не имели ни малейшего представления, о чем идет речь.
В Москве произошло важное событие, Советский Союз был на грани распада, но остальной мир еще не знал этого. Вероятно, я был первым, кто стучался в ворота погибшей империи незадолго до того, как принципы международной пролетарской солидарности перестали действовать. Огромный коммунистический корабль потонул, и вперед выдвинули Горбачева, чтобы он попытался спасти то, что еще осталось. Все в Москве занимались своими делами, каждый пытался обезопасить свое существование. Тайные коды? О чем вы? Работа советских посольств по всему миру была приостановлена, а все послы отозваны в Москву.