На самом деле пройдет еще несколько лет, прежде чем Советский Союз распадется, но в моем сознании это произошло именно тогда.
Я продержался в Стамбуле шесть месяцев, до тех пор пока жить там стало совершенно невозможно.
В первый день своего пребывания я, еще полный надежд на будущее, поселился в красивой гостиничной комнате с двуспальной кроватью. Это было излишне, но из номера открывался прекрасный вид на Босфор. Я мог себе позволить прожить там неделю. Осознав, что срок моего пребывания в Стамбуле затягивается, я переехал на третий этаж в комнату поменьше. Спустя несколько недель я перебрался в еще более маленький номер на четвертом этаже. И в конце концов — в самую крохотную комнатку в отеле на пятом этаже.
У меня еще было немного денег, но кто знал, сколько мне еще предстоит пробыть в Турции? Я должен был оставить что-то про запас: на взятки полицейским на тот случай, если вдруг попаду к ним в руки. Я скромно питался, ел только хлеб и иногда позволял себе тарелку супа. Приближался день, когда мне придется или залезть в свои денежные запасы, или покинуть отель. Я предложил хозяину гостиницы свои часы. В обмен на них, он позволил мне еще три дня ночевать в другой комнате.
Это была не комната, а чулан. Обувь нужно было снимать перед дверью, за которой сразу стояла постель. Шагу ступить было негде. В чулане не было света. Казалось, будто лежишь в могиле.
«Ах, — думал я, — может, на следующей неделе я уже окажусь в Москве, в гостиничном номере на Красной площади, из окна которого буду смотреть на древние золотые купола».
В чулане воняло, но я не жаловался. Однажды ночью я услышал писк. Под кроватью кишели десятки крыс. В панике я тут же покинул отель.
Оказалось, что чулан был туалетом. Хозяин просто положил на дыру в полу доски и поставил на них сверху кровать.
11. Кошмары
Меня преследовали ужасные кошмары. Мне снилось, что я иду по узкой стамбульской улочке, по одной из тех, что выходят к железнодорожным путям.
Был поздний вечер, небо было черным, фонари не горели. Но все пространство пронизывал, будто туман, слабый, рассеянный сумеречный свет — свет загробного мира, где нет ни дня, ни ночи.
Свесившись из окон, за моими движениями безмолвно следили люди.
Вдруг я услышал шаги. Они были очень похожи на стук колес бегущего по рельсам поезда. Их звук разросся до невыносимого гула. Передо мной оказались мои родители. Я заметил, что они не отбрасывают тени.
— Мальчик, это ты? — прошептала мама. — Я не могу подать тебе руки, как видишь.
— Почему вы так торопитесь?
Отец указал на один из нарисованных им портретов у себя под мышкой.
— Что это?
— Портрет твоего прадеда.
— Почему он у тебя с собой?
Он нагнулся ко мне, хотя был меньше ростом, чем я, поднял руки к моему лицу, чтобы я мог видеть его жесты и сказал:
— Это… слишком опасно.
Он передал рисунок матери и с помощью складного ножа приподнял крышку колодца. В колодце была железная лестница, по которой он начал спускаться. Мать последовала за ним.
Этот фрагмент я позаимствовал из новеллы «В тумане царства теней» Виллема Фредерика Херманса. Это военный дневник, в котором Хермане от имени студента Карела Р. описывает мысли и переживания жителя оккупированного Амстердама.
Когда я читал это произведение, я переписал этот пассаж в свою тетрадь.
Потому что однажды мне приснился такой же кошмар.
В Стамбуле меня преследовали страшные сны. Я бросил на произвол судьбы жену и дочь, больше не мог вернуться на родину, и мне некуда было податься. Тот, кто хотел вместе со своими товарищами принести свободу своему народу, стал скитальцем.
Бродя по стамбульским улочкам, я избегал той, где находилось посольство. Я стал одним из бесчисленных беженцев и положился на волю судьбы.
Найти крышу над головой было не просто. Турки думали, что все иранские беженцы были богачами, что у них у всех в Иране по нефтяной скважине. Поэтому когда кто-то из моих соотечественников снимал жилье, цена была в три раза выше, чем обычно. На каждом углу дежурили полицейские, поджидая добычу. Завидев их, все разбегались по переулкам. Если полицейские подозревали, что у кого-то из беженцев есть деньги, то его задерживали.
«Паспорт!» — был их первый вопрос, потому что они знали, что почти все беженцы находятся в Турции нелегально. Если документы оказывались в порядке, они выясняли, где ты живешь, и, заполучив адрес, больше не давали тебе проходу. Они могли прийти и посреди ночи требовать денег. Если ты не платил, они сразу забирали тебя в участок. Нужно было всегда иметь наготове десятидолларовую купюру, иначе они обыскивали твои вещи до тех пор, пока не находили деньги.
Все свои сбережения я хранил в воротнике куртки и постоянно опасался, что однажды полицейские их все-таки обнаружат.
Чтобы не сойти с ума, я часами бродил по городу. Я всегда сдерживал слезы. Но в один прекрасный день, выйдя на берег Босфора и увидев проплывающий мимо большой грузовой корабль, я разрыдался.
Однажды я увидел сотни моих соотечественников перед главным полицейским участком. Это было странное зрелище, потому что обычно все старались держаться подальше от этого места. Беженцы подали много жалоб в ООН на турецкую полицию. И вот делегация ООН прибыла в участок, чтобы указать полицейским на их неподобающее поведение.
Я поискал в толпе знакомые лица, но никого не приметил. Один юноша прокричал что-то в сторону полицейского участка. Он был сломлен и зол — это было видно по его поведению и по поднятому вверх сжатому кулаку. Другие тоже выкрикивали проклятия. Меня поразило, что мои земляки массово начали скандировать по-турецки:
«Türk polisi fasist!»
«Yardim! Yardim! Yardim! Помощь! Помощь! Помощь!»
Полицейские, почувствовав опасность, начали бить людей дубинками, арестовывать всех, кто им попадался, людей тащили по земле в полицейский участок.
Тот юноша, который первым начал кричать, достал бутылку из внутреннего кармана и вылил ее содержимое себе на голову и одежду. Я не догадался, что это был бензин. Достав из кармана зажигалку, он поджег себя. Когда я осознал, что он сделал, было уже слишком поздно, языки пламени пробирались по его телу вверх. Я бросил рюкзак на землю, стащил с себя куртку и кинулся к нему. От боли его, словно марионетку, бросало из стороны в сторону, из-за чего у меня не получалось его схватить. Все были шокированы, и полицейские тоже. Одному моему земляку все же удалось прыгнуть на него и повалить на землю. Я набросил на голову юноши свою куртку, чтобы потушить пламя. Женщины вопили, мужчины начали еще громче скандировать лозунги, представители ООН выбежали наружу. Эмоции накалялись.
Прибыли «скорая помощь» с включенной сиреной и группа конных вооруженных полицейских. Последние въехали в толпу демонстрантов, которые начали разбегаться, чтобы не попасть в руки полиции. Я подобрал с земли куртку, бросился в длинный переулок и побежал. Свернув в конце направо, я ударился лбом обо что-то твердое и упал на землю.
Я не знаю, как долго там пролежал, но мне кто-то помог подняться, и я увидел, что это был иранец.
— Что с тобой случилось? — спросил он.
Я не мог вспомнить.
— Твое лицо и руки обожжены, и одежда тоже обгорела.
Я еще не был в состоянии говорить.
— У тебя здесь есть семья? Жена? Дети?
Мне жгло глаза, а по щекам текли слезы. Его вопрос тронул меня за живое и заставил прийти в себя. Ком в горле мешал ответить.
— Где ты ночуешь? — спросил он.
Я спал в дешевом общежитии за пределами города, где нельзя было появляться раньше десяти вечера и оставаться после шести утра. Ночи я проводил в одном помещении с турецкими сезонными рабочими. Спал я на полу и платил за это по три доллара за ночь.
Мужчина отвел меня в кафе, где я поведал ему часть своей истории.