Кто бы к нему ни заходил, когда бы его ни проверяли, этот человек всегда находился в хорошем расположении духа. Он улыбался, приветствуя входящего, словно дорогого гостя. Не шумел, не буянил, не жаловался и не плевался в надзирателей. Никогда не заговаривал первым. Задашь ему вопрос - он ответит, тихо и спокойно, с лёгкой улыбкой. В остальное время Аза молчал, читая книги или прогуливаясь по камере. Словно и не посадили его в "одиночку", а отправили отдыхать на дачу.
Впервые Максимовский увидел его зимой. Азы, с разбитой губой и несколькими синяками, только-только заселили. Но он уже вёл себя так, словно пробыл тут несколько лет. Слишком довольный. Слишком спокойный. Слишком заметный даже для уставшего взора Александра Михайловича. Этот жилистый человечек смог заинтриговать его, как никто другой. Стремясь удовлетворить любопытство, надзиратель расспросил о нём своих сослуживцев.
Азу схватили во время облавы на социал-демократов. Слежка показала, что в его квартире проживает целая группа революционеров и врагов царя, коварно распространяя листовки и готовя преступление. Но когда они проникли в комнаты, то не нашли никого, кроме самого Азы. Листовки и личные вещи революционеров, которые те не успели прихватить с собой, радостно догорали в кухонной печке. Бумага обратилась в чёрный пепел. Однако Азы арестовали, как всегда вежливого и спокойного. Он не скрывал того, что давал кров над головой социал-демократам, но революционером себя не считал. Ни имён, ни описаний от него не добились. По его словам, он их просто не спрашивал и не обращал внимания на лица. Несколько раз Аза уходил с допросов с синяками и разбитыми губами, пребывая в приподнятом настроении. Потом его оставили в покое. Просто устали от его спокойствия, улыбок и бесполезных ответов. Даже его сосед из одиночной камеры №103 не выводил их из себя настолько сильно.
Неприятности сопровождали всё следование, связанное с Азой. Когда на него заводили личное дело, то из паспорта успели переписать только имя. Потом он непостижимым образом упал со стола и бесследно пропал. Комнату обыскали несколько раз. Но никто так и не смог его найти. А спросить фамилию и отчество Азы было не у кого: все его соседи были в отъезде, церковная запись о рождении сгорела год назад вместе с церковью под Пензой. Аза словно не принадлежал миру, а мир уничтожал все его следы, стремясь добраться до него, как до инородного тела в собственном организме, и избавиться. Возможно, что судья чувствовал настроение Вселенной и поэтому приговорил Азы к смертной казни через повешенье как врага императора.
Последние дни пребывания в "одиночке" этого странного узника. За окнами май, с тающими снегами, грязью и потеплевшим солнцем. А в камере времени нет. Пылинки недвижимо висели в столпе света, падающего из окна. Заключённый тёмной фигурой застыл над столом. Максимовский смотрел на него, но не видел столько удивительно-привычного отдыхающего. Всё тело, вся суть узника походила на пружину, сжатую и полную сил, чтобы стремительно распрямиться, когда это понадобиться. Александр Михайлович долго смотрел на него прежде, чем решился. Зазвенела связка ключей, загремел замок, скрипнула дверь. Максимовский вошёл в камеру. Аза повернул голову. Надзиратель вздрогнул под тяжёлым, словно гробовая плита, взглядом пепельных глаз. Заключённый моргнул. Взгляд потеплел, поза потеряла свою напряжённость. Лицо расплылось в улыбке:
- Доброго дня, Александр Михайлович. Давненько Вас не было видно. Как поживаете?
Максимовский, не ожидавший подобных перемен в поведении Азы, пробормотал что-то малопонятное и немногим более уверенно попытался выразить соболезнования:
- Я слышал о решении суда. Мне очень...
- Не надо, - перебил его Аза, - мне не нужны соболезнования. Не тратьте своё время и свои слова. Тем более, что приговор "смягчат". Я более, чем уверен, что меня исповедают отведут к петле, а потом объявят о замени смерти на каторгу, где-нибудь за Уралом. К сожалению, они просто обожают всё усложнять!
Аза глубоко вздохнул и продолжил:
- Не могли бы Вы выполнить мою небольшую просьбу? Буду весьма благодарен, если Вы отнесёте это на почту.
В руках Александра Михайловича оказались почтовая каточка и несколько монеток для её оплаты. Он машинально посмотрел на неё: на лицевой стороне красовалась знакомая фотография: гористая местность, железная дорога и несколько человек на их фоне - "Скала близъ ст. Байкалъ. № 5.", а сзади пестрели слова, написанные совершенно нечитаемым почерком. Различить можно было только адрес.