- Хорошо, - Максимовский упрятал карточку и монетки за пазуху.
- Премного благодарен Вам. Но, не сочтите за грубость, я бы хотел остаться наедине с собой. Скоро о одиночестве можно будет только мечтать, - посетовал Аза.
Александр Михайлович распрощался и ушёл продолжать дежурство, безуспешно пытаясь осмыслить произошедшее. А узник закрыл глаза, наслаждаясь тишиной и покоем. Он неплохо отдохнул за эти месяцы, но настала пора возвращаться в мир. К сожалению, Сибирский тракт шёл не туда, куда ему следовала попасть, а в противоположную сторону. Поэтому Аза собирался заставить конвоира или, на худой конец, другого заключённого убить его, пока они не успели уйти слишком далеко от Москвы. А после этого ему необходимо встретиться с братом.
***
Стоило каторжанам покинуть тюрьму, как дело Азы стало претерпевать необъяснимые изменения: на фотографиях лицо странного заключённого засветилось и облупилась так, что уже невозможно разобрать черты; строчки, содержащие его описание выцвели. Вселенная уничтожила очередное упоминание о Азе. Снова.
День памяти
В швейной мастерской было шумно. Александр чувствовал себя стоящим на берегу моря. Шуршали волны из шёлка и ситца, муслина и китайки. Ножницы, словно дельфины, разрезали их со звонким щёлканьем. Громыхали углём утюги-большегрузы. Стучало стаккато "зингера", словно пароход шлёпал колёсами по воде.
Временами доносилось негромкое пение:
Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться.
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Это швеи развлекали себя за работой. Хозяйка не запрещала им, считая, что пение всяко лучше пустопорожней болтовни: не отвлекает от работы и улучшает настроение. Поэтому пели работница, сколько душе угодно. Главное, случайно не затянуть трактирные романсы о ночных встречах. Тогда Марта Юрьевна могла, не дрогнув рукой, записать штраф. И весьма крупный.
Александр отвлёкся и некоторое время смотрел на поющих. Они сидели лицом к окну, и не было видно ничего, кроме их спин и затылков. Но Воронов узнал их по голосу и мог назвать каждую из трёх по имени. Слева - Анна Георгиевна, крещённая турчанка. Её привёз с войны муж-солдат. Александр учился в одном классе с её младшим сыном Дорофеем, таким же черноглазым и звонкоголосым, как и его мать. Воронова всегда удивляло, что у женщины с таким суровым лицом и широкой конституцией был невероятно нежный и высокий голос. Справа - Ефросинья, Фрося. Весёлая женщина. Ловкая, проворная. В глазах вечные хитринки, а в голосе смех. Да и язык, что бритва. Нахамишь, а она слово отвесит и в лужу посадит. С ней никто не спорит. А муж её, Тимофей Порфирыч, тихий как мышь. Вроде, и работает, и на службы ходит, и эпраздники посещает, а за женой его совсем не видно. Да насколько знал Александр, Тимофея Порфирыча это совершеннейшим образом устраивало.
По центру сидела Светлана Ивановна. Соседка. Несколько лет назад Воронов (тогда ещё просто Сашка) вместе с ней и Дориком собирали каштаны. Голубело небо. Желтели листья. Солнце припекало макушки церквей. А они прыгали и бросали ветки в кроны каштанов. Зелёные колючки смачно шмякались об брусчатку и лопались, обнажая коричнево-рыжие блестящие как атлас бока плода. Светлана смеялась, волосы золотились на солнце. Дорик хохотал и в шутку дрался с одноклассником за каждый каштан. Потом Сашка набивал орехами карманы, приносил их домой и ссыпал в ящик стола. Там они темнели и превращались в каштановые мумии. Зимой Николай Сергеевич тайком их выкидывал, чтобы домовой по ночам ими не гремел и не будил весь дом, а Сашка не расстроился пропаже "сокровищ". Тёплое было время.
Александр загрустил, вспоминая прошлое. Но погрузиться в тоскливые думы он не успел: Марта Юрьевна наконец-то закончила инспекцию стола.
- Надо сказать, Александр Николаевич, Вам удалось невозможное. Этот стол теперь выглядит почти как новый. Ни скрипит и не шатается. Прослужит долго. Большое спасибо Вам, - Марта Юрьевна немного склонила голову в знак благодарности.
- Всегда рад помочь. С Вами приятно иметь дело, - Воронов не кривил душой. Глава швейной мастерской и конфекциона всегда знала, чего хочет, и могла объяснить даже дураку, как должен выглядеть конечный результат. И плату давала справедливую. Правда, она никогда не давала деньги сама. Словно немного сторонилась их. Поэтому с работниками расплачивалась специально нанятая дамочка. То ли Аня, то ли Аля. Все вечно путались. Саму женщину такая путаница не беспокоила. "Да хоть горшком назовите, только в печку не ставьте," - всегда отшучивалась она и, позвенев ключами доставала из секретера деньги. Воронов, как и все, поражался тому, как Аня-Аля, едва глядя на бумажки и монеты, никогда не ошибалась в сумме. Ходили слухи, что когда-то (с молчаливого разрешения Марты Юрьевны) произошёл один любопытный спор. Один из утюжников поставил пятнадцать копеек (!) на то, что та не сможет вытащить не глядя рубль сорок одну копейку. Дамочка лишь пожала плечами и, подняв взгляд к потолку, достала указанную сумму. Впервые услышав эту историю, Воронов заподозрил, что Аня-Аля просто держала деньги в порядке, складывала их по номиналу. Потом ему мелком удалось увидеть "кассу" - банку, в которой банкноты были перемешаны с монетами разных размеров. Похоже, что дамочка обладала каким-то особым талантом.