Воронов смотрел на всё невидящим взором: он был ещё слишком взволнован. Мысли проносились в голове, путались, заменялись другими. Но вскоре спокойная обстановка, царившая в гостиной, умиротворила его. Волнения и чувство тревоги ушли, в сознании осталась одна ясная и греющая мысль. Александр улыбнулся ей.
***
Был уже поздний вечер, когда Дурмановы начали развозить гостей по домам. Воронов с благодарностью отказался, попросив хозяев себя не утруждать. Роман Сергеевич недоверчиво посмотрел на Александра, затем - с беспокойством на туман:
-Александр Николаевич, право, это не составит мне труда. Признаться, моя вина в том, что я не смог привезти Вас сюда в такую погоду. Но отвезти Вас домой я обязан. В таком тумане легко заблудиться!
-Роман Сергеевич, не беспокойтесь. На самом деле, и вам, и мне так будет удобней, - успокаивал его Воронов.
-Ладно, - Дурманов понимающе кивнул, - Тогда я буду рад снова Вас видеть на следующей неделе в пятницу, мой друг. До свидания.
-До свидания.
Александр неторопливо пошёл через сад. Когда огни дачного домика окончательно скрылись из виду, он остановился. Задумчиво провёл рукой по пальто, где между тканью и подкладом были вшиты перья, затем резко двинулся вперёд, словно намереваясь упасть. В тот же миг он исчез. Возникший на его месте ворон шумно взмахивал крылами, набирая высоту.
Возвращение к жизни
Большая стрелка вокзальных часов только подходила к цифре четыре, когда на небе началось движение. Поднявшийся ветер толкал тучи, заставлял серое стадо плыть на север, поторапливая медлительные грозовые облака, ещё не низвергнувшие на землю молнии и воду, и разрывая в клочья туман. Природа замерла в ожидании чуда: птицы выжидающе выглядывали из гнёзд, цветы настороженно приподняли головы, даже акация на Малой улице перестала дрожать. Вскоре в сером потоке появился первый просвет, в котором виднелось голубеющее небо, за ним ещё один, и ещё. А тучи становились меньше, тоньше и реже, пока совершенно не исчезли за горизонтом. Растения выпрямились, торжественно подставляя листья грядущему солнцу, оголодало впитывая его свет. Зажжужали пчёлы и шмели окружая подсыхающие цветы; муравьи выползли из щелей в дорогах и стенах, из земли клумб и садов и принялись за привычную работу. Городские галки торопливо хватали ползущих между луж червей, боясь, что те скоро будут недосягаемы. А воробьи бесстрашно прыгали возле лошадинных ног, хватая просыпавшийся из её торбы овёс. Они громко переругивались, не разлетались даже тогда, когда рядом проходил бородатый кучер, дымящий махоркой. Довольно щурясь на солнышко, он иногда ласково похлопывал лошадь по гнедом лоснящемуся боку. Та лишь поддёргивала в ответ ушами. Когда кучер убрал торбу и начал поправлять сбрую, из дома напротив вышел Антон Осипович. Уидев старого знакомого, он тут же приподнял в приветствии фуражку и поспешил вверх по улице к зданию почты. Несмотря на ранний час, многие жители Города уже выходили из домов, отправляясь о своим делам. Встречая любого из них, Антон Осипович неизменно приподнимал фуражку и улыбался: он знал всех, так как уже более десяти лет работал почтальоном. Знакомые отвечали ему такими же вежливыми приветствиями, тем более, что его розовое, как у херувима, лицо всегда светилось необычайно сильной, практически детской любовью к жизни. И эту любовь он умел передавать каждому, даже ворчливый Мусий Карпович, непосредственный начальник Антона Осиповича, в его присутствии становился добрее и лишь удивлялся, видя, как тот с одинаково радостной улыбкой взваливает на плечи пудовую корреспонденцию или убирает в карман честно заработанные копейки. "Чудак, ей богу. Только чудак будет рад такому жалованию, когда у него трое детей дома, " - думал он, когда оставался один в конторе, и сожалел, что пятый год ничем не помог почтовой службе.
А Антон Осипович, выйдя на улицу, весело сощурился солнцу и начал свой путь. За последние десять лет работы он достиг такого мастерства, что знал где можно найти того или иного адрессата в определённое время, например: по субботам можно было не идти на окраину Города, на Маркову улицу, так как все её жители ходили в этот день по рынку; письма на имя Марты Юрьевны Шмидт следовало относить не к ней на квартиру, а в расположенную ближе к центру швейную мастерскую, где эта женщина работала с раннего утра; литературные журналы, выписываемые уважаемым Николаем Николаевичем, всегда предназначались в дар библиотеке, поэтому нести их через полгорода, чтобы они потом проделали обратный путь, не было смысла.