Выбрать главу

 Антон Осипович пересмотрел содержимое сумки и решил начать путь с Самойловской улицы, обойти площадь, по Кривой добраться до окраины, а оттуда пройтись по всем оставшимся улицам и вернуться в родную почтовую контору. Поправив фуражку он быстро зашагал по брусчатой дороге, улыбаясь ранним прохожим, хорошей погоде, домам и собственным мыслям.

 Самойловская являлась одной из старейших улиц Города, но из-за частых пожаров от древних построек ничего не осталось, зато появилось место для новых, преимущественно рабочих зданий. Эта улица просыпалась одной из первых: с раннего утра из пекарни уже пахло выпечкой, в колесной рабочии лениво переругивались с хозяином поломанной телеги, не соглашавшимся с ценой за замену двух колёс, к швейной мастерской спешили работницы, не желавшие получить суровый штраф за опоздание, у стены небольшого неприметного домика выставлялись на просушку и общее обозрение гробы. Здесь Антон Осипович всегда находил не больше двух-трёх адресатов: большинство трудящихся не умело ни читать ни писать, а тем, кто умел, обычно было не от кого получать письма. Разве раз в месяц, кто-то что-нибудь выпишет из московских газет или отправит жалобу в чиновничьий кабинет, где она и затеряется среди других бумаг.

 На узком крыльце швейной мастерской стояла её хозяка - Марта Юрьевна Шмидт. Она была уже не молода, но и не стара, хотя в волосах, убранных в пучок, давно поблёскивала седина. В чертах лица читались далёкие прусские корни. Кто-то говорил, будто её предки одними из первых поселились в Немецкой слободе. Сама Марта Юрьевна не относилась к тем, кто с большой охотой рассказывает о себе и своих родственниках-прародителях вплоть до первого колена. Не относилась она и к любителям бахвалиться дворянским происхождением, но манеры никогда не забывала и была вежлива со всеми.

 Антон Осипович снял фуражку и поклонился так низко, насколько это позволял его живот, с которым не мог справиться даже скромный стол:

- Доброе утро, Марта Юрьевна.

- С добрым утром, Антон Осипович. Как поживает Арина Карповна? Ей помогла мазь? - на время разговора вдова, предварительно заложив начатую страницу химическим карандашом, закрыла тетрадку, в которую записывала явившихся и неявившихся или опоздавших швей.

- Слава Господу, поправилась. Боль как рукой сняло. Снова ходит, хлопочет по дому, - с радостью поведал почтальон, почти светясь от счастья: - Вам тут, кстати, вновь письмецо прислали.

 Он достал из сумки голубоватый конверт с французским адресом. "Благодарю Вас" - вежливо ответила Марта Юрьевна, ни выражая ни радости, но огорчения - ничего. Словно и не было письма. Антон Осипович привык, что письма всегда вызывают хотя бы слабую, но эмоцию. Однако вдова испытывала полнейшее безразличие к приходившим из Италии, Фанции, Германии - из разных европейских стран, подписанные одной и той же отправительницей ( за почтальоном водилась слабость в рассматривании адресов и имён отправителей, а в случаях, когда разносились почтовые открытки, читался даже текст письма. Правда, к чести Антона Осиповича, он никогда и ни с кем не делился узнанным и не использовал его в собственных целях). "Впрочем, - объяснял такую странность себе, - она всегда скупа на чувства, словно строгая классная дама".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- С добрым утром, Марта Юрьевна, -  с улыбкой поздоровалась Светлана Ивановна и собралась пройти в мастерскую, но, ответив на приветствие, Шмидт жестом её остановила:

- Сегодня поработаете над шторами для губернатора. Закончите вернётесь к платью. Можете идти.

 Судя по чуть скошенному в сторону Антона Осиповича взгляду, фраза адресовалась не только швее. И хотя почтальон не понимал тонких намёков, он уже собрался уходить: Марта Юрьева не относилась к любителям поговорить. Но тут из мастерской раздался скрип, и Антон Осипович передумал уходить. Дверь открылась, показался Воронов. Он выволок из узкого коридора сопротивляющийся швейный стол и, подхватив его, собрался куда-то нести. Но был вынужден поставить на землю, чтобы ответить на приветствие херувима с письмами. Стол обрадованно скрипнул, понадеявшись, что его оставят в покое и дадут спокойно развалиться от старости, а не станут ремонтировать.