Он махнул рукой в сторону камня, до половины скрытого травой.
– Что?
– Невидимый щит, дурья башка! Вот бы и мне заполучить такой!
Я покачал головой:
– Они нынче очень редки, и добыть их не так-то просто. Я скажу тебе, если найду хоть еще один.
– Спасибо, дружище.
Шутка получилась не из веселых: не только Пенда видел причуду судьбы в том, что я до сих пор жив, меж тем как многие воины, закаленные в бою, погибли. Неужто меня в самом деле оберегает какой-то волшебный щит? Уж не Одину ли он принадлежал?
Глотая мокрый хлеб, я вернулся мысленно в тот кровавый день, на тот склон, где мы тогда стояли. Сперва луг стал скользким от крови, а затем его усеяли кости бледных мертвецов. Сказать по правде, Пенда спас мне жизнь, подняв меня на ноги, когда они подкосились. Я был ему обязан. Ему, а также Сигурду и всем его викингам. Они убивали за меня врагов, стояли за меня, как стоят за братьев по оружию. И вдобавок к этому они приняли меня в свою стаю. Я был молод, самонадеян, да к тому же ослеплен порывом юношеской страсти, и все-таки иногда, в пору молчаливых раздумий, благодарил судьбу за то, что мне дано: за скамью у весла, за меч, за место среди тех, чьи деяния будут воспеты в сагах. При мысли обо всем этом у меня мутилось в мозгу. Я тряс головой и раздувал щеки, моя грудь наполнялась теплым чувством гордости, а сердце стучало, как боевой топор о щит. Я мечтал так или иначе отплатить тем, у кого был в долгу, и в эту пакостную дождливую ночь упорно глядел на северо-запад, в даль бухты и пролива, туда, где догорали последние отсветы заката. Меня не оставляла надежда на то, что именно я замечу «Фьорд-Эльк» и принесу известие Сигурду.
Луна успела выкатиться на небосвод и снова исчезнуть, прежде чем Свейн Рыжий и Брам по прозвищу Медведь пришли нас сменить. С хрустом взойдя на ближайший к нам уступ скалы, они, будто две черные тени, заслонили собой восходящее солнце, красное, как пламя, изрыгаемое драконом. Дождь наконец-то прекратился, и в чистом утреннем воздухе я уловил исходивший от викингов запах хмельного меда.
– Ну, и каково вам было тут вдвоем? Не померли со страху? – проговорил Брам, подмигнув Свейну. Одна его рука сжимала копье, другая держала раздутый мех с медовухой.
– Этим двоим не страшны никакие привидения: любое из них само перепугается, увидав зубья на голове англичанина и кровавый глаз Ворона, – ответил Свейн, упирая древко копья в землю рядом с зарослями розовых цветов, шуршавших на ветру.
Внезапно воздух словно бы разрезало скрипучим криком. Брам быстро пригнул голову и развернулся, подняв копье. В этот миг мы увидели в небе сапсана, который стрелой кинулся вниз, в высокую траву.
– Не бойся, Брам, – сказал я под взрыв общего смеха. – Твой друг тебя спасет. Ты ведь не допустишь, чтобы эта злая старая птица склевала бороду Брама? Правда, Свейн?
Свейн ухмыльнулся:
– Пускай себе клюет! Эту его бороду давно пора проредить, а то у него рожа волосатее, чем яйца Тора.
Брам невнятно прорычал, чтобы мы убирались обратно на берег. При этом, я уверен, щеки его пылали под кустистой темно-русой бородой. Мы, встав, принялись встряхивать руками и ногами, которые одеревенели, как треска, высушенная на ветру. Пенда зевнул, причмокнул губами и, подмигнув мне, кивнул на бурдюк с медом. Поняв его намек, я сказал по-норвежски:
– У того, кто не смыкал глаз всю ночь, может пересохнуть в горле. По-моему, мы заслужили глоток-другой.
Брам с видимым неудовольствием протянул мне мех.
– И чего ради я должен с тобою делиться? – проворчал он. – Мой старик-отец шкуру бы с меня спустил, если б я вздумал так разговаривать со старшими.
– Зря он этого не сделал, – сказал я, делая шаг назад и передавая бурдюк Пенде. – Такая шкура его озолотила бы.
При этих словах Брам двинулся ко мне, но я успел отскочить туда, где он не мог до меня дотянуться. Ему осталось лишь проклинать Свейна, который прыснул со смеху.
– Я с тобой еще разберусь, щенок! – проревел Брам, швыряя мне вслед камень.
Мы зашагали по сбегающему вниз травянистому уступу, минуя гнезда крачек и буревестников. Пройдя через поле розовых приморских цветов, мы услышали, что тюлени снова подняли вой и кричат как-то слишком громко для спокойного летнего утра. Едва до меня долетел запах лука, топленого жира и терпкого дыма костра, мой рот увлажнился слюной, а живот подвело от голода. Мысль о еде оттеснила жгучее желание увидеть в проливе «Фьорд-Эльк». Подойдя ближе, мы услыхали шкварчание варева и туманный гул негромких голосов. Обыкновенно мы не мешали повару делать свое дело и, лишь когда он созывал нас обедать, кидались на него, как волки. Сейчас вокруг котла собралась такая стая, что только по дыму можно было понять, где же именно он стоит.