Остатки такой же, но гигантской по размерам дуги обсерватории в начале столетия были найдены русскими востоковедами по упоминанию в документе семнадцатого века, принадлежащем дервишской обители. Обсерватория Улугбека оказалась справа от Ташкентской дороги, всего в двух километрах от Самарканда. К началу пятидесятых Академия наук Узбекистана завершила свои раскопки, но споры о предназначении дуги не стихали до времени обнаружения находки возле музея в Душанбе. Принадлежат ли они квадранту, или так называемому секстанту Фахри, говорить не приходилось, хотя бы потому, что при освидетельствовании места раскопа специалисты обратили внимание на согдийский курсив, высеченный на некоторых плитах. А это позволяло Таджикской академии наук надеяться на более древнее происхождение своей обсерватории. Если бы не тот факт, что непостижимым образом плиты исчезли…
Академия наук сбилась с ног в поисках утраченного сокровища. Президиум обратился за помощью в органы правопорядка. Ситуация была настолько неординарной, что задействованы были службы государственной безопасности. Не добившись вразумительного толкования происшедшего от музейных работников, оперативники решили найти источник сведений. Дело происходило в понедельник, поэтому строителей на месте еще не было. Бульдозерист, работавший в воскресные дни, так как только в субботу подвезли солярку, с вечера устроил себе разгрузочный выходной. Судя по его состоянию с утра, «отгул» мог продлиться надолго. Совсем тепленьким его приняли под свою юрисдикцию медики – до полного восстановления мыслительных способностей. Но комитетчики не стали терять времени даром и решили вызвать ираниста Захарова.
Во-первых, именно ему волею случая выпало обнаружить и засвидетельствовать чудесный раскоп. Во-вторых, кому как не ему, специалисту в знаках и идеограммах согдийского письма, следовало засвидетельствовать находку как открытие века.
Ничего не подозревающий Александр Маркович работал над составлением каталога рукописного фонда института востоковедения за своим рабочим столом. Зафиксировав две новые карточки, он поднял глаза на академика Игнатия Юлиановича Крачковского, строго взирающего с портрета на стене. В этот момент с шумом открылась дверь, и влетела ученый секретарь института. Очки сбились на кончик носа. Дрожащей рукой поправив оправу, она склонилась над Захаровым и сдавленным шепотом, дабы не сбивать с мысли остальных присутствующих в кабинете научных сотрудников, встревожено зачастила:
– Шурик, срочно в президиум. Тебя вызывают на ковер. Собирайся, Коля подвезет.
Трое остальных бросили свои бумаги и развернулись на сто восемьдесят градусов. За окном мирно стучал шарик пинг-понга. Спелые грозди бульдонежек плавно колыхались, роняя белые капли на асфальт аллейки.
– Наночка, голубушка, а что случилось? – недоумевал Захаров.
Нана Альбертовна сокрушенно пожала плечами.
Трехколесный «Урал» тяжело рванул с места, пронесся мимо ворот правительственного распределителя, миновал жужжащую пилорамой мастерскую худфонда и на третьей скорости понесся по улице Красных Партизан. У кафе «Бадахшан» он свернул на маленькую улочку, взметая опавшие цветы акации, выехал на центральный проспект Ленина. Всю дорогу Шурик Захаров старался понять, чем вызвал неудовольствие начальства. Особых грехов за собой он не чувствовал. Мотоцикл влетел в рытвину, на скорости выдавил из донной лужицы грязь, окатил брызгами торжественную церемонию приема в пионеры возле памятника вождю. Коля выругался, проклиная «русские дороги». И тут Захарова наконец осенило.
Как это ни странно может показаться, но виной всему были все те же «русские дороги». Не далее как два дня назад он чуть было не потонул в непролазной грязи. Пошел было напрямик – и завяз по уши. Дорога была перерыта, пласты асфальта развороченными грудами преграждали путь. И все же, не желая обходить котлован за три версты, Шурик пошел напролом, через рытвины и ухабы. Изгваздавшись по щиколотку, он удрученно посмотрел на выглаженные женой брюки и решил забежать в ближайший дворик почиститься. Наиболее оптимальным для этого местом ему показался дом, в котором жила Клавдия Петровна Розенблат, в девичестве Клавка Стечкина, давняя его приятельница и однокашница по Ленинградскому университету.
Отношения между друзьями были, можно сказать, самыми свойскими еще с общежитейских времен на Мытнинской набережной. Посему Захаров, подвернув до колена штанины, попросту позвонил в дверь ее квартиры. Клавка открыла и ахнула, разглядывая его голые, покрытые курчавой порослью ноги.
– Брось шалить, Шурка, – басом профундо возмутилась она и затянулась гнутой беломориной. – Что мой Левка подумает?
– Я к тебе за советом, – нашелся Захаров. – Дело не терпит отлагательства.
Клава его впустила и, заинтересованно заглядывая в глаза, навострила пушистые ушки.
Пока Шурик мыл в ее ванной ноги и чистил костюм, ему в голову пришла идея разыграть Клаву. Розыгрыши у них еще со студенческой поры всячески приветствовались, а Клавка с тех самых времен и со свойственным ей одной шармом легко на них попадалась. «Грех упустить такую возможность», – подумал Шурик и сочинил вполне правдоподобную байку о грандиозной по своей научной ценности археологической находке, и не где-нибудь, а в строительном могильнике возле музея.
Главное, чтобы история изобиловала красочными деталями и терминологическими выкладками для вящей достоверности. Клава была потрясена известием, усомниться в котором ей не позволило открытое сердце и преданность науке. «Убедил!» – обрадовался Захаров, даже не предполагая, какой переполох вызовет его буйная фантазия.
Для начала Клава призвала в свидетели Левку Розенблата, затребовав с него припасенную для особо важных гостей бутылку армянского «Ани» и палку сервелата. Захаров сорвал прикуп тем, что на славу угостился, разомлел и, очень довольный и, кстати сказать, умытый, отправился домой…
Правильность его умозрительных вычислений и догадки подтвердило присутствие Клавдии Петровны в приемной.
Президент Таджикской академии наук был мрачен. Восточная дипломатия, впитанная сызмальства и выручавшая в самые лихие годины, не позволяла ему окончательно довериться непроверенным слухам, тем более что некоторых фигурантов дела он без сомнения окрестил бы просто «повесами», не будь у них заслуженной научной репутации. Из-под насупленных бровей попрыскивали зоркие глазки. Президент сурово молчал.
– Ну, что там с согдийскими плитами? – заговорщицким шепотом спросила Клава.
Шурик воззрился на нее с недоумением, перевел взгляд на начальство и чистым ангельским голосом признался во всех тяжких прегрешениях. Речь его была спонтанной, но пламенной: он творчески интерпретировал события прошлого, плавно переходя к перспективам. На этом месте президент поднял руку и тяжело, очень тяжело опустил ее на стол. Вздох его почему-то вызвал трепет у Клавы. Она взвилась:
– Как ты мог!
– Помилуй, Клава! – Шурик пожал плечами. – Это всего лишь розыгрыш…
Дружеская шутка обернулась для него строгим взысканием, благо устным, но с напоминанием, чем следует заниматься вообще, а чего не имеет права себе позволить секретарь партийной ячейки научного учреждения. Клавдия Петровна руки для поцелуя на прощание не подала, разобиделась, и расстроенный Захаров решил укрепить бодрое с утра расположение духа в подвальном баре гостиницы «Вахш». Место было людным, однако раствориться в народе Захарову не удалось. Там с ним и побеседовали «кому надо».
– Побалуйте кулуарными сплетнями из первоисточников, Александр Маркович? – как старого знакомого, спросил посетитель в изысканном сером костюме.
– Сыт по горло, но за доверие спасибо.
Захаров почувствовал себя героем дня, наивно полагая, что слава его долетела до всех академических уголков. Однако интуиция заставила его напрячь память: откуда он мог знать этого благодушного человека со стеклянными глазами?
– А вот мне все-таки непонятно, – лукаво прищурив глаз, произнес второй незнакомец в таком же как у первого, костюме, – каким образом таблицы Улугбека оказались у англичан задолго до российских раскопок?