Армянин хохотнул, хотел было водрузить беретик на голову, но Захаров жестом попросил взглянуть на него.
– А, – щедро махнул рукой Арам, – забирай на счастье, на память. Россия большая страна. А будешь в Армении – поклонись моей земле, Эчмиэддину. Вроде как моей головой, да?
– Ну, «шукран» тебе великое. – Шурка от радости запутался в русских и арабских выражениях.
Всю дорогу он вертел в руках шапчонку, прижимал к груди, как наиценнейшее приобретение всей жизни. Демонстрировал Митьке шитый шелком красно-белый крест на синем фоне – символ восходящей на Востоке звезды. Английский флажок с золоченой гербовой опояской имел вензель «КАЛЕДОН».
– Скорей бы Скавронскому показать.
Не терпелось мужику удивить какого-то друга – это Митька понял, но в чем тут подвох – так и осталось за границей его разумения.
Рассказанная Захаровым история всполошила Антона. Он ни о чем не переспрашивал – молчал. Глаза стали беспокойными, ищущими. «Можно ли предположить, что мир настолько тесен во времени и в пространстве? От кого зависит воля случая?» – мысленно вопрошал себя Антон. Он не сомневался в том, что все это не Шуркины выдумки, и почти не сомневался, что друг напал на след деда Александра. Охваченный мистическим трепетом, он представил свою жизнь как карточную колоду, а незримая рука тасует одни и те же знаки, соединяет картинки в новые значения, таинственно переплетает линии дам, королей и тузов. «Карты? – как то сказал ему дед. – Они безразличны к игроку. Они – лишь символ. Что бы ты ни пытался в них найти, только от тебя зависит: выбросить или оставить мизер». Тогда Антон не понимал, что этим хотел сказать Александр Гифт, да и слова по сию пору не всплывали в памяти.
«А искал ли ты? – спросил он сам себя. – Если тебе приотворилась дверь в прошлое – наверное, ты стучал в нее?»
«Да, да», – согласился сам с собою Антон.
«Подспудно, подсознательно ты всегда чего то искал».
Но тут же в его голове возник новый вопрос:
«Но чего, кроме собственной судьбы?»
«Может, себя?» – не очень решительно предположил он.
Какой-то мудрый внутренний советник по-стариковски заявил ему:
«Ты неразделим с памятью предков. Обнаруживая их следы в прошлом, ты находишь в настоящем самого себя. Истинно сказано: ищущий – да обрящет. Проси – и дано будет».
«Где ты мог это слышать?» – удивился Антон, и тут же пришло как ответ:
«А можно ли это забыть?»
Антон беспомощно оглянулся по сторонам. У Шурки создалось впечатление, что тот будто и не понимает, где находится.
– Эй, Антон, ты где? – вырвал он его из оцепенения.
Скавронский встряхнулся, ехидно улыбнулся:
– Ищу себя в процессе раздвоения личности. – На его лице отразилось удивление.
Захаров, наблюдавший всю смену настроений по глазам Антона, в общих чертах догадывался, что с ним происходит. Ему все это было знакомо, и, кроме того, соприкоснувшись с прошлым там, на острове Арвад, он ощутил удивительное смятение: как будто он сам был или стал по странному стечению обстоятельств участником давних событий. «Член команды корабля, которого наверняка нет в помине», – определил это состояние Шурка. Он напялил на голову берет, лихо заломил его на ухо и горделиво произнес:
– Как я тебе в роли матроса Захарова?
В темноте было трудно оценить по достоинству портретную зарисовку. Сумерничая, приятели и не заметили, как сгустился вечер, как вошла Надежда, как застыла она в дверном проеме с подносом бокалов и гроздью тугого, крепкого винограда. Молодое шахринаусское вино светилось той же прозрачностью, что и глаза Скавронских. На дне высоких бокалов плавали маслины с далекого побережья Средиземного моря, а ломкая горка местного козьего сыра на горячей лепешке пахла кунжутом и тмином.
– А что такое фарватер? – ни к тому ни к сему спросила Надежда.
Антон понял, что ее не интересует нечто большее, чем конкретное значение слова. Но и попросту пояс нить термин в двух словах у него сразу не получалось. Выручил Шурка, подхвативший из ее рук поднос.
– Тяни сюда! – Он заглянул в содержимое бокалов: – Ну-ка, что у нас на фарватер?
– Прекрасно в нас влюбленное вино и добрый хлеб, что в печь для нас ложится… – Голос Нади упал до шепота.
У Антона мелькнула мысль, что найденная ею поэтическая строчка прозвучала и как ответ Захарову, и как отклик ее подсознания на собственный вопрос. Скавронский насупился, забубнил, припоминая ритм стиха, и память выбросила следующую фразу:
– …и женщина, которою дано, сперва измучившись, нам насладиться… Но что нам делать с розовой зарей под холодеющими небесами, где тишина и неземной покой? Что делать нам с бессмертными стихами? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» «Шестое чувство?» Гумилев? – Антона наконец осенило.
Надя пожала плечами. Это невольное движение свидетельствовало о том, что для нее не столь важно, чье это.
Стихи, полагала она, живут во вселенной собственной жизнью, другой вопрос, что не всякий посыл может быть услышан, однако ко всем они приходят в нужный момент. Даже неприхотливая строчка популярной песенки работает, как прилипчивая мелодия, и никогда не обманет. Она скажет то, что никто не сумеет объяснить, даже если не желаешь принимать объяснений. Она предупредит и настроит твой внутренний камертон: все случившееся покажется услышанным прежде, а ты будто знала, что так должно случиться.
Сноп света вырвался из гостиной, ослепив полуночников. Из распахнутой двери послышалась разноголосица, перекрытая возмущенным голосом Аленки:
– Ни съесть, ни выпить, ни потанцевать! Ну, где вы застряли?…
– Кубло какое-то! – прошипел Захаров, помогая Антону подняться.
– Эт-т точно!
За общим столом бурно обсуждались проблемы предстоящего студенчества и непосредственно связанная с нею тема полевых работ.
Разгар первого семестра выпадал на хлопковую кампанию, нередко затягивающуюся до первых заморозков. А с этим – как улыбнется погода. Город замирал иногда до декабря, но, как правило, к ноябрьским праздникам возвращались с полей автобусные колонны. Загорелая, с обветренными руками молодежь, полная впечатлений крестьянской страды, высыпала на парадные улицы. Жизнь начиналась с массовых гуляний, называемых в народе демонстрациями трудящихся. На площадях дробь из бубнов дойры, переливались медные трубы карная, выкликивая народ ревом, напоминающим зов слонов в джунглях. В буйных красках расцветали жанры фольклора. Богатейший материал для передачи из уст в уста давали торжественные собрания. Афоризмы и изречения представителей власти пользовались особенным успехом. Их упоминание всегда оказывалось к месту, будь то дружеская беседа, или речь тамады. Санька знал их великое множество, чем сейчас и тешил слух всей честной компании, собравшейся у Аленки.
– «Ми нэ будэм ждат милостыны у прыроды – сами всо возмьем, что тэбе нада. А студэнты, атлычивщиеса на палавых работах, будут да-астойно на граждэны».
Всплеск рукоплесканий заставил Саньку раскланяться. Он подсел к Наде.
– Тебе организовать медицинскую справку?
– Не трудись, Саня. Поле для меня не в тягость.
– Ты уверена?
За столом возникла напряженная пауза. Саня поднял глаза. Сидящие уставились на него, переводя взгляды на Надю. Она вспыхнула, зло оглянулась на Сашку. У Антона перехватило дыхание. Он знал, что сей час произойдет нечто значительное. Надя глотнула всем ртом воздух и, судорожно выдыхая, произнесла: