Богатырски сложенный красавец Мухаммад зарабатывал на мясокомбинате вдвое больше отца и гордился тем, что может позволить себе оплатить отцовские расходы. И хотя он по-прежнему обращался к отцу на «вы», ему казалось, что вполне имеет право на взрослые отношения.
– У вас гости, папа? – Муха лукаво ухмыльнулся.
– Скавронский хотел зайти.
Парень удивленно посмотрел на отца, как если бы заподозрил своего старика в непоследовательности. Молчаливый вопрос на лице сына смутил Мирзо. Он отвел глаза, стал нашаривать ногой затерявшийся у порожка шлепанец, поторапливая жестом Муху. Начал ворчать на беспорядок, а заметив, что сын все еще стоит у крыльца, вскипел:
– Давай-давай! Одна нога здесь – другая там!
Муха передернул плечами. Под тонкой тканью рубашки волной заиграли мышцы, крутая шея напряглась. Легким движением пальцев парень поправил воротничок и спокойно двинулся со двора выполнять отцовское поручение. Гостям всегда рады в этом доме. Это Мухаммад усвоил с молоком матери и воспринимал как аксиому. Другие не укладывалось в его голове, как можно угощать русского гостя анашой? С характером отца это совсем не вязалось… На свадьбах или обрезаниях – а без традиционного баловства ни одно настоящее застолье не обходилось – папироса, забитая пахучей коноплей, запускалась по кругу, «в цыганочку». Делалось это ненавязчиво, скрытно, чтобы не мозолить глаза. Кто не хочет – не подсядет.
Кайф косых взглядов не терпит. Как тут расслабишься?.. Мухаммад и сам изредка потягивал коноплю и не понимал, почему к ней приклеился ярлык наркотика, почему безобидная травка притягивает к себе косые взгляды. Чаще, он чувствовал, осуждение исходит от приезжих. Наверное, по этой причине к русскому застолью всегда выставляется водка или вино. Реже – пиво. Но… если гость захочет… Его желание – непреложный закон. Любой хозяин дома чутко следит за этим, незаметно дает указания домашним. Если чего-то недостает – так же незаметно помогут соседи. Закон для всех един.
Шоди, к которому послал Мухаммада отец, приторговывал анашой по необходимости. Сосед плотно сидел на травке, а потому знал все злачные места, где можно ею разжиться. Чтобы окупить свои затраты на зелье, Шоди не отказывал никому в помощи. Сам бегал, сам вынюхивал – где получше. Денег сверху практически не брал, но по негласному закону ему обязательно отстегивалось с каждого коробка травы и с каждого кусочка гашиша.
Ему верили на слово, так как он не барышничал, не подсовывал что похуже для собственного выигрыша. Ни разу он не был замечен и на разбавленном иными примесями или слабо упакованном товаре. К его оценке прислушивались: тут он, можно сказать, прослыл поэтом кайфа.
Поэт пребывал в сказочной эйфории, путешествуя по мистическим садам. Это Муха сразу понял, едва увидел сидящего на корточках Шоди под сенью развесистого можжевельника.
– Почему в одиночестве, сосед? Здравствуй.
Парень присел рядом. Шоди протянул для приветствия обе руки. Веки его были полуприкрыты, и на лице блуждала улыбка. Он философски изрек:
Мухаммад точно не мог определить, приходилось ли ему слышать этот стих раньше и является ли он собственным сочинением Шоди или Хайяма, но слова ему понравились. Муха восхищенно вздохнул. Стараясь попасть в тональность настроения Шоди, он напомнил ему о цели своего визита:
– Не хочу срывать тебя с волны, но я по делу…
Шоди медленно задрал штанину, из носка вытащил коробок, долго разглядывал его с обеих сторон, открывал, принюхивался, мял руками клейкие листья с засохшей пыльцой и нерешительно отдал Мухаммаду, будто очень не хотел расставаться с товаром.
– А! – наконец выпалил Шоди.
– Сколько? – деловито поинтересовался Муха, переводя беседу в практическое русло.
– Трешки – не жалко? Я отстегнул «на пяточку», теперь вот – убитый. Время сколько?
Он посмотрел на циферблат часов Мухаммада. Взгляд долго фокусировался, разъезжаясь вместе со стрелками в разные стороны.
– «Ориентс» – это что значит? Восток? По восточному времени – я уже три часа как убитый.
Шоди пробило на смех. Даже когда Муха уходил от него, сосед все еще не мог справиться с припадком веселья.
Дома Муху тоже встретили раскатом дружного смеха.
– Твой отец меня неправильно понял, – потрепал его по плечу Антон Адамович. – Не стоило беспокоиться и тебя напрягать.
– Да ладно, – добродушно отмахнулся Мухаммад и стыдливо потупил влажные, как у коровы, глаза. – Дядь Тош! – Неожиданно для самого себя, Муха решил развеять некоторые свои сомнения: – А почему русские называют травку дерьмом, дрянью, наркотой. Боятся, что ли?
– Если реально… – почесал Антон за ухом, – серьезные опасения есть. – Ему на ум пришла грубая аналогия: – Ты мог бы мне объяснить, почему индейцы вымирали целыми племенами не только от занесенных на их континент европейских болезней, но и от той же самой пресловутой водки?
Мухаммад перевел взгляд на отца. Мирзо хмыкнул, но в разговор встревать не стал. Антон воспользовался паузой. Он доподлинно не знал, где вообще культивируется конопля, кроме как на Востоке. Индия, Китай – вплоть до Средней Азии и Кавказа. Листья американской коки оказались так же губительными для европейцев, как и опиумная культура. Он задумался о феноменальных особенностях человеческого организма. Один способен глотать кактусы, у другого свербит в животе от неочищенного персика. То, что одному жизненно необходимо, может обернуться смертельной мукой другому. Где она – Срединная Линия? И какие условия нужны, чтобы усвоить в одночасье многовековую культуру?.. Антон размышлял о растении, которое создал Творец, но то, что он произнес вслух, оказалось гораздо шире конкретного понятия:
– Нет культуры – нет традиции, нет иммунитета. – Давящее чувство, вызванное самой темой разговора, улетучилось, Скавронский повеселел. – От водки Россия-матушка не вымерла, – смеясь, добавил он, – а вот от этого – кто знает? Может, и пробовать не стоит…
– А вы? – с улыбкой спросил Муха.
– Что – я?
– Будешь? – не глядя на него, спросил Мирзо.
– Я здесь не за этим.
Мирзо постучал папиросой по ногтю большого пальца, утрамбовывая траву, крикнул жене:
– Зарина? Аспак где?
Она вошла, незаметно зыркнув глазами на мужа. Молча поставила блюдо с долмой. Над мясом, завернутым в виноградные листья, клубился душистый жар пряностей и зегирного масла. Стоя на корточках, она ловко скинула с блюда пропаренные лепешки.
– Сейчас принесу, – не поднимая головы, сказала она Мирзо.
Антон чувствовал себя не в своей тарелке. Он допускал мысль, что стал причиной беспокойства для всей семьи. А тут еще эта травка… Он постарался представить себе мысли Зарины по этому поводу. Но женщина не выражала ни неприятия, ни расположения. Обычно разговорчивая Зарина, – Антон замечал это не впервые, – при гостях превращалась в тень самой себя. Взгляд ее невозможно было поймать, так же как нельзя было понять по выражению лица – рада ли она или, возможно, чем-то недовольна. Скавронский понимал, что это и называется воспитанностью, и то, как она себя держит, отражает лишь рамки условностей принятых традиций. И все же ему было неуютно.
Вернулась она со светильником. Поставила перед Антоном, хотела уже было выйти, но ее окликнул Мирзо:
– Это ты принесла тот, что Биби Каро «отдарила»?
По тонким нюансам таджикской речи Антон почуял, что предмет в их доме считается чем-то священным.
– Другого и нет… – Зарина присела на пол у края низенького столика.
Мирзо кивнул, продолжая набивать папиросу «травкой». Закончив, придирчиво осмотрел и молча передал Антону.
Скавронский вертел ее в руках, не решаясь запалить. Боковым зрением он наблюдал за женщиной. Но она, если и не была равнодушна к этому занятию, то, во всяком случае, делала вид, что не замечает.