Выбрать главу

Мой Вронко высох за прошедшие дни, и седло на нём разболталось, но остановиться да поправить всё недосуг было. А он, как воду почуял, так скорее пошёл, голову потянул вперёд, так что из моих онемевших рук повод чуть не вырвал. От того, наверное, я и пробудилась. Вроде и не спала, а тут, словно глаза открылись — всё стало видеться цветным и ярким. И река впереди — в жёлтых краях глинистых берегов, словно в трещине земной, вялая, тягучая, на солнце посверкивающая. Мне сразу жаром губы свело — так пить захотелось. Я встрепенулась, поправилась в седле, спину натруженную выпрямила, так что острая ломота пошла вдоль хребта. И сквозь пелену радужную — то ли слёз, то ли белей на глазах — увидела, что река мелка — в самой стремнине коню по брюхо будет, да и не так быстра, как дома говорили. Тягуче тянется куда-то за поворот, мелкими барашками обрамляет светлые брёвна, бегущие вниз по течению.

Вронко — конь княжеский, к тому, чтобы быть в голове войска приученный, и потому один из первых к воде соскакнул. Повезло — бережок оказался не так крут, как виделся издали. Если не по прямой спускаться — и спешиваться не придётся. Вот и спустились вниз на конях я да десяток моих братьев. И тут же, как оказались в глинистой трещине земной, словно в чаше, окатило смрадом. Будто тьма болот объяла со всех сторон. Гадкая, зловонная. Хлюпая копытами по жиже, почти проваливаясь, Вронко подступил к воде. Потянулся и зафыркал тут же, замотал башкой, захрапел, сдавая назад. И другие лошади так же. Но тут уж и мы поняли…

По реке несло трупы.

Бледные, раздетые. Мужчины и женщины. Старые и малые. И вода отдавала краснотой с омытых тел. Кровью человеческой.

Медленно тащила их река, словно надорвавшись горем, уставшая скорбеть. Медленно вращала в волнах, прокатывая по мелководью. Поворачивала к солнышку то боком, то спиной, то пустыми незрячими глазами и распахнутыми ртами. Перемалывала безвольные руки-ноги на камнях отмели. Сводила и растаскивала когда-то родных и далёких, друзей и неблагожелателей, соседей одного городка, столько раз сталкивающихся плечами на осенних ярмарках…

Вронко заржал, сдавая назад. И я слепо повела поводьями, останавливая и успокаивая. Словно сквозь вату воспринимая мир, не успевая испугаться увиденному, будто разом провалилась под лёд зимнего озера. Провалилась и не поняла, что случилось. Руки и ноги стали, словно мешки, тряпками набитые. Будто соломенная баба, пугало огородное стала! Посмотрела на свои пальцы — а они белые, до ломоты стиснутые, как коряжки древесные, и не слушаются. А я на них смотрю — чтобы глаз не поднимать. На реку не смотреть.

— Ворончиха! — громким шёпотом сквозь зубы окликнул брат справа.

И я пересилила себя. Глянула.

На другом берегу стояли они. Тёмные, сильные. Сытые и довольные. В меховых шапках, в кожаных рубахах, с оружием у сёдел на игривых конях. Широкие рожи расплывались в жёлтых ухмылках. Весело переговаривались, весело поигрывали рукоятями ножей и сабель. А у меня в голове снова бесновался туман. Такой туманище, что себя не видно. Жар в голове разлился, тукающее сердце в виски забилось.

Я с Вронко спустилась. Стопы в жижу вошли, словно в перинку наступила. Так мягко и зазывно. Тут же ноги загудели, икры задрожали и остро заныли колени. Но встала рядом с конём, молча глянула на тот берег, через реку, через белые тела, и потянула с головы шапку. Как стащила — косы рухнули на грудь, и голове легче стало, прохладнее. Только туманище не прошёл.

А там, на том берегу, меня увидели. Забесновались, закричали. Коней подняли бить по воздуху копытами, раззадорили плетьми. Потянулись к сумкам у сёдел. И, хуля и угрожая, стали кидать в нас отрезанными головами. Мужскими и женскими. Старыми и малыми. Русыми и совсем тёмными. И совсем седыми. И с кровавыми ошмётками вместо снятых волос. Только головы не долетали. Как ни мала была река, а всё же — не перебросишь такую тяжесть, такой грех. Головы шлёпались промеж вяло плывущих тел. А когда и по ним ударяли. И скатывались в воду, давая мелкие круги. Только те сразу гасли, натыкаясь на тела.

У меня задрожали спекшиеся губы. Глаза заныли, а руки закоченели. Тело затряслось. Так что сердце сейчас лопнет с натуги. Я медленно, незряче повернулась к коню и на ощупь потянулась к подпруге. Подтянуть бы… перед боем бы. Пальцы холодно ткнулись в кожу ремня, да только не сжались. Невмочь стала простая работа.

— Ворончиха! — позвал брат.

Но я не отозвалась.