Вот все, что касается до меня и до моих. О делах военных и прочее ты увидишь все подробности в газетах; по милости Божией все шло и идет хорошо, и все предприятия Шамиля и его наибов кончились к их общему стыду и к нашей большой выгоде. Всего примечательнее и полезнее, что случилось на Лезгинской линии, где глупое и совершенно несчастное предприятие Даниель-Бека дало нам и возможность, и решительную волю кончить важнейшее дело переселения на плоскость всех жителей верхних магалов. Я еще в 1850 г., будучи на месте, видел необходимость этого дела, но так как мера казалась крутая и по другим обстоятельствам не мог это выполнить. Теперь Даниель-Бек сам дал на то сильный повод. И дело сделано в пять или шесть дней без всякой с нашей стороны потери; около 1500 дворов, живущие в 15 деревнях перешли и сами помогали истребить свои селения, проклинают Даниель-Бека, но сами признают, что оставаться там им невозможно. Кроме летнего времени мы их защищать не могли, а они принуждены были помогать всем качагам и партиям неприятельским, идущим или сильно, или слабо для грабежа на плоскость; а еще кроме того они платили ежегодно Даниель-Беку 12 000 рублей, которые он делил с Шамилем. По всем известиям Шамиль ужасно сердится на Даниель-Бека за его необдуманное предприятие и весьма растревожен потерею целого края, коего жители по принуждению ему во всем помогали и хоть нам платили положенную подать, но ему платили больше.
О сыне генерала Ховена я достану и пришлю тебе справку и все сделаю возможное по твоему желанию и для утешения почтенного его отца.
Ейск, 18-го сентября 1852-го г.
Любезный Алексей Петрович. Я думал, что из Ейска найду минуту свободно и подробно писать к тебе; но здесь, как почти везде, в этом опять ошибся через большое количество людей всякого рода и звания, которые меня ожидали и в эти два дня ко мне приехали; не хочу однако же выехать из Кавказа, не написав тебе несколько слов и отвечать хотя на два или три пункта твоих последних писем. По делу Ховена посылаю тебе справку из корпусного штаба и прибавлю только, что кроме милостивого обещания начальника штаба я сам займусь этим делом и коли нельзя, как кажется, кончить мягче, то по крайней мере по желанию твоему я постараюсь доставить ему случай подраться рукопашно с чеченцами, заслужить опять производство и, может быть, вместе с тем сделаться порядочным человеком. — Об Дурове я сделаю все, что могу, и из Крыма напишу тебе то, что покажется возможным и кому о нем писать, лишь бы только не старому твоему приятелю Закревскому, с которым я всякой переписки убегаю как огня. Я ему писал, даже дружески, насчет несчастного генерала Нестерова, но кроме глупых формальных бумаг ничего от него не получил и не знаю даже, удостоил ли он когда-нибудь своим визитом этого всеми любимого и всегда отличавшегося кавказского воина. Ты можешь на меня сердиться, но скажу тебе, что приятель твой мог бы быть хорошим комиссариатским чиновником, а по безрыбью и порядочным дежурным генералом, но он не рожден и не воспитан быть генерал-губернатором в Москве, даже в теперешнем фабричном положении этого древнего города. — Дурова я теперь видел в Кисловодске, и он знает, что я все сделал, что могу в его пользу.
Боржомские воды точно первый поднял на некоторую известность генерал Головин; после него они были брошены до моего приезда. Посетив их проездом в Ахалцых в 1845 году, я велел выстроить там галерею; в прошлом году и в теперешнем я пробыл там по шесть недель. И воды, и местность чудесны; там строится целый город, и со всех сторон просят о местах для построения и местах для хуторов на противоположном берегу Куры. Порыв такой, что это стоит особого о Боржоме письма, в котором я тебе расскажу и о Боржоме, и об удивительных водах, и заведениях близ Старого Юрта и Сунженской станицы Михайловской. — Об Лещенке скажу тебе, что о нем хорошего мнения, что доказывается его производством в генералы из комендантов и бригадных командиров линейных батальонов, хотя не имел случая ни одного раза быть в деле. Я буду стараться его окуражить, но в этом году трудно придраться к чему-нибудь, чтобы его представить.
Я читал с большим удовольствием, что ты писал о переселении жителей верхних магалов; надеюсь, что это дело будет полезно, и нельзя не радоваться, что оно сделано так легко и без всякого пролития крови. Так как мне сегодня не остается уже пяти минут для окончания этого письма, то я прошу тебя послать к Булгакову за письмом, в котором я ему описываю прогулку мою 28-го августа по Большой Чечне. Это была для меня преутешительная экспедиция и также тем более, что мы не потеряли ни одного человека. Это тебя удивит, когда ты посмотришь на карте, где мы беспрепятственно ходили, как перешли через реку Басе, раздавали кресты за прежние дела, стреляли из всех пушек и ружей за здоровье Государя и как проходили мимо меня церемониальным шагом с музыкой и развернутыми знаменами все пять батальонов Куринского полка, весь Гребенский полк, весь Донской № 19 и 12 орудий. А ты, как превосходный и опытный военный человек, усмотришь поэтому, что, несмотря на слишком многочисленные наши гарнизоны по укреплениям, я мог в два дня собрать такой резерв для прогулки, но которая бы могла сделаться настоящей экспедицией и с верным успехом для нас, если бы Шамиль, который очень хорошо слышал наш feu de joie <веселый огонь>, захотел нам помешать. Мне нужно было видеть своими глазами работы и результаты трех зимних экспедиций и то, что я видел, далеко превзошло мои ожидания.