Спустилась по замусоренной лестнице к самой воде. Погрозила пальцем сунувшемуся было попить Юлиусу: нельзя, грязная же! Пёс обиделся, отошёл и уселся, ссутулившись, неподалёку. Сделал вид, что ему всё равно.
Олеся встала на колени, протянула руку к холодной коже реки. Вода скользнула, обдав сыростью, оставила на кончиках пальцев тяжёлые капли, и не спеша зазмеилась дальше. Удивлённая равнодушием потока, Олеся закатала рукав куртки и засунула в воду руку до середины предплечья. Стиснула зубы, ждала, когда занемеет... Течение проволокло мимо здоровенную корягу. На коряге сидели вороны. Обычные. Увидели Олесю, одновременно поднялись в воздух и улетели.
"Воронье пугало", - вспыхнуло в памяти обидное прозвище. Если бы так... ни одна бы не сунулась! Не посмела бы...
Отчаяние взвихрилось, обожгло куда сильнее холодной воды, неожиданно придав силы. Олеська встряхнулась, обтёрла покрасневшую руку о джинсы, кивнула Юлиусу и помчалась из-под моста наверх.
Людской поток подхватил, увлекая за собой. Захлебнулась внезапным, осознанным, острым... забилась, заметалась. То к одному, то к другому прохожему бросалась, в глаза заглядывая, плача, давясь горечью отчаянной... Кружился перед глазами калейдоскоп лиц, татататата сердце в ушах колотилось - слышала же! Слышала! Пёс под ногами прыгал, не понимал никак, что с хозяйкой... А её просто не видели. Брезгливо губы ломая, отворачивались и дальше шли.
" Взгляните же на меня! Пожалуйста! Просто посмотрите! Я здесь, я есть! Люди! Ведь кто-то из вас так же обречён, как и я! Помогите! Я жить хочу, понимаете? Я, уродец жалкий, грязь под ногтями нормальных, здоровых вас... я тоже хочу жить! Ущербно, замкнуто, неинтересно... я хочу!!! Как угодно, только жить!.. Посмотрите на меня! Мне осталось меньше суток... Я ищу... может, вы знаете... кого...Вы же наверняка его знаете, хоть кто-то из вас! Помогите! Умоляю..."
Финал был предсказуем. Олеську оттолкнули, она упала, расплакалась, потом приехали доблестные стражи порядка... Запихали отчаянно вырывающуюся девушку в машину и отвезли в участок, где посадили в тесную комнату с дурно пахнущим людом.
Олеся забилась в самый отдалённый угол, сжалась. Где сейчас Юлик? Что теперь с ним будет? Что будет с ней? Сколько осталось ЕГО - бесполезного, ускользающего?..
По грязной сырой стене одна за другой скатывались капли. В камере было холодно, кто-то тряс Олесю за плечо, тянул за куртку... она не обращала внимания, свернувшись в угрюмый комок и тупо наблюдая за каплями на стене. Бесполезно всё. Пришла. Сюда надо было идти, да, БОГ? Зачем? За что? Тебе смешно, забавляет, да? Замечательную ты придумал игрушку: "загони человечка в мышеловку и посмотри, как тот перестаёт дёргаться"! Смотри. Смотри. Развлекайся, ублюдок, недотворец...
Отчаяние мешалось с грязью, слёзы - с кровью на ободранных костяшках пальцев. Олеся легла на бетонный пол, распласталась. Было абсолютно всё равно, что лежишь щекой в лужице, пахнущей ржавчиной, что по полу гуляет сквозняк, что куртка задралась, открыв голую спину. Перед глазами стоял Юлик - весело помахивающий хвостом, в зубах яркий мячик... В груди ворочалось горячее и тяжёлое.
Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Олесю подняли и вывели из камеры. Привели в какой-то кабинет, где усатый коренастый мужчина в форме принялся что-то спрашивать. Олеся смотрела сквозь него - как рыба в аквариуме. Молчала.
"Ты меня понимаешь?" - написал усатый на листе бумаги.
"Нет", - ответила Олеся руками.
Брови мужчины удивлённо поползли вверх, он пожал плечами, посмотрел на девушку с плохо скрываемым сочувствием, снова взялся за ручку и бумагу. "Как тебя зовут, где ты живёшь?"
"Олеся".
"Адрес?"
"Я не помню", - соврала она.
"Что произошло?"
"Где моя собака?"
Усатый покачал головой. "Понятия не имею, Олеся. Так что с тобой произошло?"
Ничего, хотела ответить она, просто меня повязали менты, когда... когда... Это у вас спрашивать надо, что произошло.
Уставилась на выжженное на столешнице пятнышко. Сглотнула. Поморщилась от резкой боли в груди, ссутулилась.
"Олеся, я помочь хочу. Но не знаю, как. Давай налаживать контакт?" - написал усатый.
"Что я такого сделала? - накарябала Олеся внезапно ослабевшей рукой. - За что меня сюда приволокли?"
"Люди на улице приняли тебя за сумасшедшую. Их можно понять, учитывая твоё поведение. Ты помнишь?"
Она кивнула. Помню... а что толку? Задумалась на мгновение: рассказать или нет...
"Можешь объяснить, что произошло? Ты потерялась? Тебе плохо? У тебя ведь родные есть? Как с ними связаться?"
Олеська молча встала из-за стола, сняла куртку, расстегнула рубашку. Усатый глядел недоумённо. Уши у него были красные.
- Смо-от-ри, - разлепила губы Олеся, обнажая левую грудь.
По столешнице ползала муха. Медленно так и бесцельно. С карандаша до кипы бумаг, потом по рукаву усатого. Олеся зацепилась взглядом за часы на запястье, как бы отделённого от тела белой манжетой, да так и не смогла отвести глаз. Стрелки показывали восемь. Восемь утра.
* * *
Неудивительно, что её моментально отпустили. Как смертельно больную. Она, наверное, таковой и являлась по определению... Странно было смотреть на доблестных стражей порядка: растерянные лица, все старательно глаза отводят... Её даже попытались накормить бутербродами и напоить чаем. От бутербродов Олеся отказалась, чая немного отпила - сушило губы.
На ступеньках отделения милиции сидел мокрый, грязный трясущийся Юлик. Увидел Олеську, под ноги бросился, заплакал неслышно, заскулил. Девушка взяла пса на руки, зарылась лицом в спутанную шерсть. От спаниеля пахло мазутом и помойкой, он лизал Олесе лицо, пальцы, жаловался... Олеся плакала. Долго стояла на крыльце, решалась. Вернулась в отделение, нашла усатого, с которым общалась. Набрала на мобильнике: "Пожалуйста, отправьте Юлика домой. Вот адрес... А со мной он пропадёт. Пожалуйста. Отвезите его маме... или позвоните ей. Можете?" Усатый кивнул.
- А ты? - прочла Олеся по губам.
"Я не вернусь. Не хочу, чтобы они видели".
Мужчина понимающе кивнул.
- Сколько осталось?
Олеся показала четыре пальца. Подумала. Загнула один. Усатый помрачнел, взглянул куда-то за окно. Взял у девушки из рук пса. Олеся написала на уголке какой-то газеты домашний телефон и имя мамы, и быстро ушла, не глядя ни на Юлиуса, ни на мужчину.
* * *
Боль нарастала с каждой минутой. Мешала думать. Мешала дышать. Только гнала вперёд резкими ударами - словно кнут.
Надо отвлечься, думала Олеся, надо, нужно, необходимо... Думать. Вспоминать. Не чувствовать, игнорировать боль. Где-то читала, что помогает вспоминать хорошее и глубоко дышать. Дышать... как же больно...
Мама... мама будет плакать, когда привезут Юлика. Мама, прости и постарайся понять. Мне, надеюсь, гораздо больнее, родная. Я вас с папой люблю... очень. И просто не хочу... да ты знаешь.
О чём жалеть? О том, что так и не съездила на море? Море... помню, что оно шумит. Шу-мит... ощущение от этого звука, ну? Когда рукой скользишь по волнистой ткани... не шёлк, что-то более грубое. Но и не шерсть.
Шерстяное одеяло... маленькая комнатка, блики солнца играют на низком потолке, вкус тёплого парного молока, бабушка, лето. Травы пахнут так, что купаться можно в этом густом аромате. Если долго-долго брести по лугу, ладонью встречая колокольчики, ромашки, смешные метёлочки тимофеевки... а потом откинуться навзничь, нырнуть в зелёные глубины... Хочется земляники. Или смородины. Или увидеть божью коровку...