— Ну и хорошо. Глядишь, теперь станешь у нас в районе судьей или назначат прокурором, будешь выводить жулье. Чего уж греха таить, много его развелось за последнее время…
— Нет, дядя, — ответил Дадоджон, перебивая. — Плохой из меня юрист, нет у меня для этой работы способностей. Я стану животноводом. Выучите меня на чабана.
Дядюшка Чорибой пристально посмотрел на него, но Дадоджон выдержал его взгляд.
— Что ж, можно и выучить, — сказал дядюшка Чорибой.
— Я буду прилежным учеником, — заставил себя Дадоджон улыбнуться.
О, как завидовал он этим людям, которые живут просто и ясно. Они твердо знают свое место в жизни, знают цену себе и своему труду. Поэтому они преисполнены достоинства, сильны духом, поэтому далеки от всего суетного, низменного и мелкого…
Туйчи уезжал утром, с первыми лучами восходящего солнца. Дадоджон попросил его передать ака Мулло, чтобы он не волновался за него и не вздумал появиться здесь. Он вернется в кишлак, когда сочтет нужным.
27
Марджона-Шаддода, по просьбе матери, разожгла сандал, накрыла столик цветастым стеганым одеялом, поверх положила широкий медный поднос и спросила:
— Все, что ли? Теперь сидите и радуйтесь, не будет ломоты в ногах, наслаждайтесь. Я пошла.
— Нет, еще не все, — остановила мать. Свершив полдневный намаз, она продолжала сидеть на молитвенном коврике с четками в руках. Дочь недовольно глянула на нее, но старуха все тем же поучающим тоном сказала: — Не так ведь сделала. Сначала расстели на одеяле вон ту скатерть с бахромой, а потом уж ставь поднос.
— Пожалуйста! — передернула плечами Шаддода и быстро сделала. — Что еще?
— Еще завари покрепче и подай мне чайничек чая, потом ты свободна!
— Ффу, слава богу! Никто не заставляет молодую невестку столько работать, — сказала, улыбаясь, Шаддода. — Ладно, катайтесь пока на мне, пользуйтесь тем, что я соломенная вдова и до сих пор не видела муженька.
— Типун тебе на язык! — нахмурилась мать. — Почему ты вдова? Слава богу, муж у тебя герой, богатырь!
— Где он бегает, этот герой-богатырь?
— Никуда не убежит, не бойся! Не сегодня-завтра вернется, сыграем свадьбу и…
Мать осеклась, так как со двора донесся голос Мулло Хокироха:
— Есть кто дома? Невестка, о-ой, невестка!..
— Да-да, входите! — крикнула старуха, глянув на дверь, и вскочила с молитвенного коврика.
Мулло Хокирох со словами «бисмиллохи рахмони рахим» — «во имя бога, милостивого, милосердного» переступил порог, снял у входа галоши и сказал:
— Хорошо, что застал вас обеих. Проходил мимо, дай, думаю, загляну на минутку, проведаю. Невестка, как ты? Не скучаешь? Суженого не ругаешь?
Шаддода сделала вид, что смутилась, опустила глаза и склонила голову, но в душе проклинала старика за то, что он не удержал ее жениха.
— Прошу, добро пожаловать вот сюда! — показала старуха на верхнее место за сандалом и надвинула головной платок чуть ли не на самые глаза.
Мулло Хокирох прошел и уселся во главе сандала. Старуха села сбоку, а Шаддода примостилась в конце, спиной к двери. Мулло Хокирох скороговоркой пробормотал молитву, произнес «аминь», и тогда Шаддода встала и ушла заваривать чай.
— Вот и зима пришла, — заговорила старуха, — похолодало. Зябнуть я стала, поэтому попросила разжечь сандал…
— Да, пришла зима! — сказал Мулло Хокирох. — А мы не справили свадьбу…
— О женихе что-нибудь слышно?
— Слышно-то слышно, да недобрые вести, — вздохнул Мулло Хокирох, уставившись на старуху. — Мой брат, болван, пасет в степи овец и не желает, щенок, возвращаться. Да и здесь дела плохи…
— Чьи дела плохи? — встрепенулась старуха.
— Наши дела, колхозные, — ушел старик от прямого ответа. — Председательница и другое начальство надели халаты наизнанку — хмурятся да сердятся. По-моему, и арест Нуруллобека…
— И-и-и, Нуроллобека арестовали? — удивилась старуха. — О господь всемогущий, что за времена наступили?!
— Да, ваш сын посадил Нуруллобека. Сколько ни просил его не спешить, обождать, не послушался меня…
— Бурихон? Этот мой недоносок?! — ужаснулась старуха и всплеснула руками. — Он посмел ослушаться вас и посадил своего друга?
— Сказать по совести, Нуруллобек сам виноват! Такое натворил, что не сажать никак нельзя, другого выхода не было. Он ведь и на нас чуть не стал жаловаться.
— Нуруллобек? Такой безобидный, как овечка…
— Трудно, оказывается, раскусить человека! Нуруллобек, говорят, имел виды на Марджону.
— Это-то я слышала… Что ж теперь будет?