— Хорошо, буду в кишлаке, поговорю с ним, — отозвался дядюшка Чорибой после недолгого молчания: он знал, откуда у Дадоджона эта злость на брата.
— Вам как раз обязательно надо в кишлак, — сказал Туйчи. — Тетушка Нодира говорила, что будет общее собрание.
— Обязательно поезжайте! — сказала мужу тетушка Рухсора.
— Раз общее, то поеду, — кивнул в ответ дядюшка Чорибой. — Тем более, что хотят заклевать Нодиру… — Он посмотрел на Дадоджона. — Тебе бы тоже стоило поехать. Ты бы мог стать хорошим помощником нашей Нодире.
— Нет! — твердо произнес Дадоджон. — Не хочу я появляться в кишлаке. Да и кто там будет со мной считаться? Не заслужил. Если уж родной брат так поступил… — Он не договорил, махнул рукой. — Ваш голос прозвучит весомей.
— Оставьте его, дайте пережить свое горе, ведь и месяца еще не прошло, — вступилась за Дадоджона тетушка Рухсора, и муж согласился с нею:
— Ладно, мать, все верно! Сам поеду, покорную подлое семя лжецов, выметем их, как мусор из дома, дочиста! Уверен, что не буду одинок, защитим Нодиру.
— Конечно, не будете, вся молодежь за нее горой! — воскликнул Туйчи.
— Ну, а что ты привез? — спросил, улыбнувшись, дядюшка Чорибой. — Жмых?
— Жмых.
— Пойдем поглядим.
— А еще ака Мулло прислал Дадоджону теплый халат и шапку-ушанку, а я захватил газеты, и одна с таким фельетоном…
Но дядюшка Чорибой уже выходил из комнаты, и Туйчи, оборвав себя на полуслове, поспешил за ним. Следом вышли и остальные, Дадоджон остался один. Он распечатал письмо брата.
«Велик и могуч аллах! — так оно начиналось. — Да будет известно нашему дорогому брату Дадоджону, что мы все живы и здоровы и молим всевышнего ниспослать здоровья, крепости духа и благополучия и вам. Желая этого от всей души, одновременно сообщаем, что ваш неожиданный отъезд в степь стал для нас жестоким ударом и опечалил всех членов нашей семьи и всех наших родных и близких. Мы никогда не ожидали от вас такого безрассудства, ибо полагали, что, пережив страшную войну и познав тяготы жизни, пройдя через многие испытания, вы повзрослели и отказались от легкомысленных деяний, то есть, говоря иначе, стали благоразумным. Но, оказывается, мы ошиблись в своем мнении. Впрочем, нам раскаиваться теперь и поздно, и бесполезно, так как все обитатели нашего кишлака и наши недоброжелатели и враги могут свалить на нас безвременную кончину целомудренной девушки Наргис, хотя все это в руках божьих, творца и создателя. Всевышний дарует нам жизнь, и он же отнимает ее у нас. Знаете, наш дорогой брат Дадоджон, что если бы она не скончалась и если бы мы знали про ваше столь сильное влечение к покойной, если бы вы твердо и решительно объявили нам свою волю, то мы, не колеблясь, сделали бы все для того, чтобы соединить ваши сердца. Но что поделать, если небо распорядилось иначе? Мы бессильны противостоять судьбе. Что предначертано, того не исправить. Как говорили древние мудрецы, мертвые не возвращаются, а живым надо жить. Веруя в это и с думой о вашем будущем, мы сосватали вам достойную девушку. Все уже знают о помолвке, а посему отказ зачтется нам как великий грех, он будет равносилен нашему вечному позору. В связи с этим, если вам дорога честь и доброе имя, вы должны с получением сего послания как можно скорее вернуться в кишлак, чтобы мы могли справить с божьей помощью достойную свадьбу».
«Что за чушь? Рехнулся он, что ли?» — подумал Дадоджон, раздраженный и фарисейским стилем, и не менее лицемерным, но в то же время деловитым и наглым содержанием письма. Обращение на «вы» вызвало ироническую усмешку. Но по мере того как Дадоджон читал, жаркая кровь все сильнее приливала к его вискам и, поднимаясь из глубин, нарастало озлобление. «Свадьбу ему подавай… идиот!» — мысленно обругал Дадоджон старшего брата.
Но дальше ака Мулло резко изменил стиль письма. Остальное словно бы криком вырвалось из его сердца.
«Эх, Дадоджон, Дадоджон, милый братишка! Неважны мои дела, тяжко мне. Арестовали Нуруллобека, и после этого отношение руководителей района ко мне и к брату твоей невесты Бурихону резко изменилось. У меня такое ощущение, что за нами следят, проверяют все наши дела, стараются обложить со всех сторон. Арест Нуруллобека сильно повредил нам. Но я пошел на это и готов ко всему только ради тебя, во имя твоего благополучия и счастья. Иначе, поверь мне, я жил бы беззаботно и мирно, не рисковал бы своей головой.
Родной мой, брат мой! В этой жизни человек может рассчитывать лишь на себя и на своих близких. Другой опоры ему не найти. Я верю в нашу звезду, всевышний нас не оставит. Мои неприятности кончатся, так что ты не принимай их близко к сердцу, они проходящи. Не надо только давать недругам лишнего повода. Поэтому возвращайся поскорее, женись и берись за работу. Я думаю уступить тебе свое место. Ты можешь стать и завхозом и заместителем председателя колхоза: Нодира любит тебя. Некоторые недалекие люди подумывают убрать ее с поста, однако пусть рассказывают свои сны воде — ничего у них не выйдет! Я пока помалкиваю, но в нужный момент поддержу Нодиру, и она снова поверит в меня. Обязательно возвращайся! С божьей помощью не пропадем. Если будет угодно аллаху, милостивому, всепрощающему, впереди у нас светлые дни. Аминь!»