Мулло Хокирох очень переживал, что не сможет в таком состоянии попасть на собрание. Но, к счастью, после полудня Ахмад принес весть, что собрание перенесено на среду, то есть состоится через три дня. Это подарок судьбы, посчитал Мулло Хокирох, и, облегченно вздохнув, велел Ахмаду пойти и пригласить всех, кто вырвал его из рук взбесившегося кузнеца и принес домой. Ахмад должен был сказать им, что дело неотложное и что, помимо дела, дядя хочет отблагодарить своих спасителей.
Когда Ахмад ушел, Мулло Хокирох позвал жену и крепко-накрепко наказал ей держать язык за зубами, нигде не заикаться о том, что он был избит Бобо Амоном, лучше, если это останется в секрете.
— А зачем тогда был нужен акт и почему собираете свидетелей? — спросила жена.
— Свидетелей собираю, чтобы сказать им то же самое, а акт когда-нибудь да понадобится. Камень, в котором нуждаешься, не тяжел. — Мулло Хокирох вздохнул. — Язык человеческий плох: сболтнет — и не удержишь, пойдет гулять молва.
— Конечно, пойдет! — сказала жена. — Что толку, что послали Ахмада за свидетелями, если весь кишлак уже знает?!
— На всякий случай, — ответил Мулло Хокирох. — Прямых свидетелей уговорю молчать, а разговоры других можно отрицать.
Жена продолжала в душе удивляться, она ничего не поняла. Да, странный у нее муж, необычный. Никто не понимает, что движет им. Он всегда себе на уме.
31
Это было первое после многих лет, отнятых войной, годовое отчетно-выборное собрание, предусмотренное Уставом сельхозартели, и тетушка Нодира начала доклад с того, что поздравила вернувшихся в родной кишлак фронтовиков-победителей и предложила почтить вставанием память членов колхоза, павших смертью храбрых на полях сражений за свободу и независимость Родины.
Просторный зал колхозного клуба был набит битком, люди теснились и в проходах, и у дверей. Движок, запускавшийся в торжественных случаях, заливал клуб ярким электрическим светом. У многих на груди сверкали начищенные ордена и медали. Настроение у всех было приподнятым, праздничным, все слушали доклад с огромным вниманием. Тетушка Нодира построила его в основном на примерах и фактах минувшего года, и это подогревало интерес. Людей волновало и как будут распределяться доходы, оказавшиеся нынче ниже прежних, и сколько придется на трудодень деньгами, а сколько натурой, и какие бригады похвалят, а какие покритикуют, и каковы планы на полный год, и удержится ли председательница на своем посту…
В президиуме сидели первый секретарь райкома партии Аминджон Рахимов, секретарь колхозной партийно-комсомольской ячейки Сангинов, члены правления, Председатель ревизионной комиссии Набиев, старший чабан дядюшка Чорибой и еще несколько колхозников. Место тетушки Нодиры было по левую руку Рахимова, в самом центре длинного стола, покрытого кумачовой скатертью. Окончив доклад, она повела собрание дальше.
Вторым докладчиком был Набиев, председатель ревизионной комиссии. Одобрив отчет правления, он подчеркнул, что в финансово-политической работе никаких серьезных недостатков и „упущений не обнаружено. Только в течение прошлого года, сказал он, колхоз трижды ревизовали авторитетные комиссии из района и области. Они тщательно проверяли бухгалтерию и амбары, постановку учета, отчета и хранения материальных ценностей и существенных нарушений не нашли. За это надо поблагодарить и главного бухгалтера, и заведующего хозяйством Мулло Хокироха Остонова, чьи знания и богатый опыт помогают беречь колхозное добро.
Мулло Хокирох сидел тихо, забившись в угол, подальше от людских глаз. Он был в серой чалме, которую повязал больше и шире обычного, почти до самых бровей. Голова у него все еще трещала, ребра и руки болели, но он терпел, только кусал губы и стискивал зубы. Услышав похвалу в свой адрес, порадовался, однако виду не подал.
После председателя ревизионной комиссии на трибуну взошел саркор Мухаммеджанов — бригадир второй бригады. Он всегда привлекал внимание своей богатырской фигурой, огромным ростом и широкими плечами. Голос у него был густой, низкий.
— Братья колхозники! — рявкнул саркор, вцепившись обеими руками в трибуну. — Мы прослушали доклад нашей председательши, и должен сказать, что цифры и факты, которые тут нам приводили, мы знали и сами. Мы без доклада знаем, что провалились с позором и урожай остался под снегом. А иначе и быть не могло. Вот, — набычил он голову, — рубите, иначе быть не могло!